Сбежавшее лето

— Здравствуй, Мэри!—Лицо у бабушки было худое, с длинным острым носом, как у ведьмы, только не у злой, а у веселой. Она везла ко­ляску, в которой лежал ребенок. Мэри узнала в нем того толстого малыша, который возился в манеже.

— Это Джейн,— сказал  Саймон.— А  новорожденную зовут Дженни.

Джейн  выпустила  большой   пузырь  и,   когда   он   лопнул,   засмеялась.

— Бедный наш Саймон!—улыбнулась бабушка.— Ведь у него четыре сестры! Тем не менее, думаю, гибель ему не грозит.

— Хочешь пойти к нам?—спросил Саймон.— Ты ведь приходила, но почему-то ушла.

Значит, он все-таки смотрел в окно! На секунду Мэри смутилась, но тут же забыла о своем смущении. Сейчас было важно только одно: остать­ся с Саймоном наедине и рассказать ему про мальчика. Она не сомневалась — и уверенность ее росла с каждой минутой,— что Саймон придумает, что делать.

Но как остаться с ним наедине?

—  И правда, почему бы тебе не посетить наш дом? — улыбнулась ба­бушка   и   быстро  зашагала  вперед,   не  дав   Мэри   возможности  ответить, а потом, отстав, поймать взгляд Саймона, потому что продолжала разгова­ривать с Мэри, рассказывая, что новорожденная весит восемь с половиной фунтов, то есть на два фунта больше, чем весила при рождении Джейн, и на три фунта больше, чем Полли-Анна, которые, как близнецы, естествен­но, были меньше, а вот Саймон весил целых девять фунтов и три унции.— И это при том, что мама у него от горшка два вершка!—с гордостью за­ключила бабушка.

Мэри, как и полагается воспитанной девочке, пыталась придумать, чем бы поддержать эту беседу, но так ничего и не придумала. Единственное, что ей пришло в голову, это спросить у бабушки Саймона, сколько она са­ма весила при рождении, но подобный вопрос казался несколько не­уместным.

—  Тебя  послушать,   бабушка,   ты   прямо  как  людоед,— заметил   Сай­мон.— Выбираешь, кого из нас выгоднее съесть на обед.

—  Какой    противный    мальчишка! — спокойно    ужаснулась    бабушка. Она   ввезла   коляску   на   лужайку   перед   «Харбор-вью»   и   начала   отвя­зывать малышку.— Пойдем домой, моя уточка. Пора пить чай.

—  С   жареным   ребеночком   под   мятным   соусом,— засмеялся   Саймон и   спросил   у   Мэри:— Идешь?   У   нас,   Трампетов,   чай — это   целое   со­бытие.

Мэри хихикнула, но тут же опомнилась.

—  Нет, не могу,  мне сначала нужно кое-что сделать...— И она беспо­мощно взглянула на Саймона, который прыгал вокруг коляски, закатывал глаза и чмокал губами.— Понимаешь,  случилось нечто ужасное,— громко сказала она,  чтобы  он перестал  дурачиться  и  обратил  на  нее  внимание.

Но он и не посмотрел в ее сторону. Он был слишком занят собой и своей глупой игрой.

—  В  нашем  доме  важно  не  что  готовят,   а  кто  готовит,— заявил  он, топая   по   ступенькам   крыльца   впереди   бабушки   и   широко   распахивая дверь.

Проходя мимо, бабушка сделала вид, что треплет его за уши, он скор­чился от смеха и крикнул Мэри:

—  Но если наше меню тебя не интересует, то уж сэндвич с ореховым маслом ты всегда можешь получить.

Мэри стиснула зубы: бесполезно. Когда человек в таком настроении, слушать его не заставишь.

—  Тоже мне остряк,— сказала она.— Мистер Умник-Разумник!

И со слезами разочарования на глазах выбежала из калитки. Как она ошиблась, решив, что Саймон придет на помощь! Он слишком глуп, слишком доволен собой и своей противной семьей, чтобы беспокоиться о ком-нибудь еще. Только зря время потеряла!

И не только свое, вдруг сообразила она. И время этого мальчика! Пока она бегала кругом, по глупости надеясь на чужую помощь, он мог умереть! Нельзя было оставлять его одного, не посмотрев даже, как он ушибся. А вдруг он истек кровью и умер?

Она бежала, а страх рос. К тому времени, когда она добралась до купальной кабины, она была настолько охвачена паникой, что не пове­рила тому, что увидела. Или, верней, тому, чего не увидела...

Все было так, как и до ее ухода: дверь распахнута, солнце заливало внутренность кабины. Но мальчик исчез.

4 «С НИМ МОГЛО СЛУЧИТЬСЯ ВСЕ ЧТО УГОДНО...»

— Я ведь   только   старался  рассмешить   те­бя,— с упреком сказал Саймон.

Он чуть задыхался. Мэри ничего не ответила, и он, усевшись рядом с ней на ступеньки, сделал вид, что очень устал: отдувался и махал на себя руками, словно веером.

—  Для девочки ты довольно быстро бегаешь.

Бросив  на  него  испепеляющий  взгляд,   Мэри  задрала  нос  еще  выше.

—  Я знаю, что моя шутка насчет людоедства была не очень остроум­ной. Но и не такой уж глупой. Из-за этого ты убежать не могла. Может, ты решила, что я говорю всерьез?

Мэри понимала, что ей следует засмеяться, но у нее не было на это сил. Она не могла даже заставить себя улыбнуться, а лишь сидела сгор­бившись и смотрела на воду. Может, лодочник узнал, что произошло, вер­нулся и забрал мальчика? Но в таком случае лодка еще не успела бы скрыться из виду. Она так пристально всматривалась в даль, что у нее за­болели глаза. В море было так же пусто, как в небе.

—  Неужели   ты   в   самом   деле   поверила,   что   я   говорил   всерьез?— повторил Саймон, заглядывая ей в лицо так близко, что она не могла не поднять на него глаза.  На его лице играла широкая  улыбка,  а  в  глазах отражались солнечные  блики,   пляшущие  на  поверхности  воды.— Неуже­ли ты решила, что мы можем тебя съесть?

—  Не болтай ерунды! — В голосе Мэри было столько отчаяния, что он тотчас перестал улыбаться.

—  А  почему  же  ты   тогда   убежала? — продолжал   допытываться  он. «Саймон из тех ребят,— подумала Мэри,— которые не отстанут,  пока не дождутся на свой вопрос разумного объяснения». Но ей нечего было ему объяснять, особенно теперь, когда мальчик исчез, потому что вряд ли он поверит. Ей часто не верили, с горечью констатировала она, хотя доволь­но нередко у людей было на это полное право: очень уж она любила фан­тазировать. Иногда ей прямо говорили: «Мэри, лгать нельзя!», а иногда и более снисходительно: «О Мэри, ну и богатое же у тебя воображение!», словно воображение было таким же заболеванием, как ветрянка или корь.

Мэри решила, что не выдержит, если и Саймон скажет нечто подоб­ное, а потому заранее сжала кулаки и, затаив дыхание, приготовилась к худшему.

Но он сказал лишь:

—  Извини  меня,   пожалуйста.   Тогда,   наверное,   из-за  близнецов.   Но честное слово, тебе не о чем беспокоиться, они любят приставать, я знаю, но они не ябедничают.  Во всяком случае,  когда понимают,  что говорить не следует...— И так как Мэри смотрела на него непонимающими глазами, он, вспыхнув, добавил:—Я говорю про сегодняшнее утро.

Нынешнее утро казалось далеким, как забытый-презабытый сон. Вспомнив, Мэри опустила голову:

—  Дело совсем не в этом, дурачок.

—  А в  чем  же?—все  еще  терпеливо спросил  Саймон,  но  Мэри  по­слышалась в его голосе более резкая нота, словно пройдет минута-другая и ему надоест эта односторонняя беседа.

Она быстро взглянула на него, боясь, что он рассердится, но у него был озадаченный и одновременно заинтересованный вид. И ей вдруг захотелось рассказать ему все.

—  Ты мне не поверишь, если я расскажу,— сказала она и встала, по­тому что была больше не в силах сидеть на месте.

Она с трудом добралась до кромки маслянисто-густой воды, сердце у нее стучало в груди, а ладони