большинстве своем женские. Его жен.
Они были изображены на разных жизненных этапах – от юной невесты до пухлой матроны; фасоны их нарядов охватывали несколько столетий. Все были красивы, богато одеты, искусно написаны. Но все-таки что-то в них и во всей коллекции в целом породило в моей душе смутную тревогу. И как я ни пытался, не мог определить, что именно.
Акан спал один на большой кровати с пологом, отлично защищающим от насекомых венецианского лета и зимних сквозняков. Тяжелые тканые портьеры сейчас были отодвинуты к стене, и сквозь дымку тонкой газовой сетки я увидел его таким, каким он остался в моей памяти: резкие черты гладкого, без морщин, лица, спокойного во сне, темные волосы, более короткие, чем когда-то; длинное худощавое тело под тонкими полотняными покрывалами. Дыхание его оставалось глубоким и ровным.
После многих столетий ожидания и неизвестности этот момент показался мне каким-то разочаровывающим. Я не испытал ни сильного волнения, ни глубокой печали, ни облегчения, ни восхищения. Он мало изменился. Я не испытывал удивления.
Я вышел из спальни так же тихо, как вошел. Мне хотелось посмотреть на его лабораторию.
Я спустился по лестнице на первый этаж и повернул налево – туда, откуда доносились тихое гудение жарко натопленного очага и запах химических веществ – знакомый и в то же время таинственный, дразнящий мое любопытство и, как это ни странно, вызывающий страх. Я пошел, ориентируясь на звуки и запахи, и оказался в просторной гостиной, уютно обставленной обитыми парчой диванами, полированными столиками и искусно сделанными лампами из красного стекла. На письменном столе лежала открытая книга в кожаном переплете. Казалось, Акан только что кончил писать, но, заглянув в нее, я увидел, что в ней нет ничего, кроме хозяйственных счетов. За этой комнатой находилась лаборатория, входа в которую я пока не видел – его спрятали от случайного посетителя.
Мое внимание привлекли стены, расписанные сложными многомерными росписями, изображающими этапы жизни алхимика. Я представил себе, как они должны были развлекать утонченных друзей Акана – и магов, и аристократов. Вот «коптилка» кашляет, надышавшись дымом у горна; а здесь он спасается бегством от взрыва в лаборатории, тут выпрашивает несколько монет у прижимистого покровителя, а здесь посмеивается, сидя над грудой созданного им золота, пока покровитель стучится во входную дверь. Вряд ли кто-то взялся бы детально изучать эту тщательно сделанную живопись. Но в ней, так же как и в портретах спальни, я заметил нечто тревожное.
Я подошел поближе и осветил их.
Фрески заполняли бесчисленные движущиеся фигурки, и все их вряд ли удалось бы охватить взглядом при беглом осмотре; пожалуй, даже после многочасового изучения осталось бы много пропущенных деталей. На переднем плане разыгрывались забавные сценки, которые я уже описал, а на заднем разворачивалось повествование гораздо более серьезного свойства.
В подземной темнице замка богатого патрона, изображенной в слабо освещенном углу полотна, алхимик трудился над возгонкой, а в его склянке плавал крошечный скальп с прядями волос. Ученый держал над сосудом раненую руку, и внутрь падали капли свежей крови. Наверху возле окна я рассмотрел уличную сценку: ученик, гоняющийся с ножом в руке за маленьким уродливым человекообразным существом, и разбегающиеся в стороны испуганные прохожие.
Я бегло просмотрел другие фрески, не придерживаясь какого-либо порядка, и обнаружил, что на различных картинках изображены похожие сюжеты – поглощенный некоей тайной работой алхимик, помещенные в мочевые пузыри животных и склянки кровь и части человеческого тела, образующие некий непонятный состав, который действует неправильно и должен быть уничтожен. Вот в углу комнаты съежилась плачущая женщина с поднятыми руками, она словно защищается от нападения. А по соседству находилось изображение беременной крестьянки, которая спала на лежанке, а алхимик трудился за столом, уставленным бутылями и заваленным книгами. На этой фреске слабо горящая свеча освещала стол и заваленного книгами алхимика, так что зрителю пришлось бы внимательно присматриваться, чтобы заметить: руки изображенной на заднем плане женщины привязаны веревкой к железной раме кровати.
Но, пожалуй, наиболее интригующую деталь я отыскал в сценке чествования алхимика. Дело происходило в бальной зале, наполненной модно одетыми мужчинами и женщинами. Они смеялись, танцевали и поднимали золотые кубки к расписанному золотом потолку, а вокруг лежали небрежно разбросанные бархатные кошельки с золотыми монетами. В дальнем левом углу залы на столике с золотой окантовкой стояло какое-то украшение, накрытое стеклянным колоколом. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что под колоколом лежит раскрытая раковина мидии. А из мягкой, напоминающей вагину плоти моллюска вставала прекрасная в своей наготе пышнотелая темноволосая женщина. То была Нефар.
Тогда я понял, что именно поразило меня в портретах, висевших в спальне Акана. Все женщины на картинах, все его жены были темноволосыми и темноглазыми, с точеными лицами, и хотя они совершенно не походили друг на друга, все они напоминали Нефар настолько, насколько одно человеческое существо может напоминать другое.
Я провел лучом по росписи, пока не увидел ее: сцену из времен Египта. Я едва рассмотрел передний план, а вот на заднем плане увидел, как фараон и его невеста поднимаются по лестнице, исчезающей, казалось, в небесах. Фараоном был Акан. Невестой – Нефар.
Свет фонаря выхватил из темноты что-то вроде прямой линии вблизи нарисованной лестницы, словно начала растрескиваться штукатурка. Под многоплановой живописью скрывалась дверь в лабораторию. Я направился к ней.
Я ничего не заметил – ни мелькания тени, ни резкого движения, но почувствовал на щеке дыхание, а затем – холод стального лезвия.
– Ну и как, старина, – тихо спросил Акан, – ты решил наконец умереть?
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Я слегка повернул голову, но не увидел пальцев, прижимающих лезвие ножа к моему горлу. Тем не менее я почувствовал, как от движения ножа на коже появился порез и на безупречно белое жабо воротника закапала кровь.
Я сказал:
– Прекрасно. Ты обратил против меня мой собственный щит невидимости.
– Ты ведь наверняка не считал, что он меня обманет.
