— Девушка с бедрами?
— Точно.
— Здорово, парень! — взорвался я. — Если ты сможешь заставить слушателей этого университета считать такую бабенку девственницей, то Кара смогла бы сыграть младенца Христа.
— Я снял Тамару с камеры… послушай, Джек, есть идея! — он возбужденно устремился ко мне. — Я могу написать для твоей супруги такую естественную роль, что она превзойдет Богородицу.
Встревоженный его явно неподдельным энтузиазмом, я отступил:
— Только одно, Ред — я не хочу, чтобы в ее роли не было даже намека на стриптиз.
— Джек, тебе понравится ее роль; по крайней мере, она не оскорбит твоей набожности. Вот что, я не позволю тебе взглянуть на нее до Рождества. Это будет моим подарком тебе. Конечно, это потребует от нее усердия, большого усердия.
— Я принимаю твое великодушие, парень. Ну, так что тебе понадобится?
А хотел он немало: ризу, митру, четырех престольных служителей, одним из которых намечался Нессер, хор из двенадцати голосов и распятие за алтарем, который должен осветиться, когда я провозглашу громко и отчетливо:
«Я согласен!».
Кара была в экстазе. По моему требованию виртуозные ремесленники Харлеча изготовили золотое свадебное кольцо с десятикаратовым бриллиантом. Фрик в голубой форме и эполетах комиссара полиции, стал моим шафером. Кара в белой минитунике с фатой была фантастична и, когда ее подружки расчувствовались, я первый раз на Харлече увидел слезы на глазах публики.
Когда за алтарем осветилось распятие, харлечиане зааплодировали. Затем мы преклонили колени перед алтарем и были провозглашены мужем и женой; нас благословил епископ О'Хара, окропивший нас святой водой, символизирующей баптизм моей жены в методистской вере. Ритуал стал еще одним триумфом О'Хары и, надо отдать должное, превратился в прекрасную и волнующую церемонию, которая к тому же, была передана по телевидению. Мы — Кара и я, поднялись и прошествовали, сопровождаемые музыкой, по боковому проходу под вознесенными вверх дубинками полицейских Фрика.
Кара и я не планировали медового месяца, так как все туннели были одинаковы, а поверхность планеты была покрыта глубоким снегом и, как оказалось, хорошо, что не планировали. Снаружи, в коридоре, ожидали два посланца в черных туниках. Они принесли розовые полоски от декана для меня и Реда.
Я принял полоску и принялся читать ее, в то время как второй посланец проталкивался сквозь поток зрителей к Реду.
Кара встревожилась.
— Тебя и Реда не отчислят, но розовая полоска от декана всегда не к добру. Он хочет вас наказать.
Глава девятая
После венчания планировался прием в кабинете Реда, где Тамара накрыла в нашу честь стол, на котором были разложены пирожные и подарки. Мы заторопились на прием, где приглашенным гостям полагалось разговаривать на английском языке, несущем признаки Ошкош-Оксфордского произношения, с каким говорили все гости, за исключением Фрика, который нахватался блатных нью-йоркских выражений, насмотревшись старых кинофильмов о гангстерах.
Занятый размышлениями о розовой полоске, я, казалось, почти не вспоминал о Земле. На самом же деле, даже такая фраза, как «Моя дорогая Тамара, ты должна дать мне рецепт этого восхитительного крема», довольно сильно возмутила меня, поскольку исходила она от Нессера, юноши.
Ред опоздал. Ему пришлось потратить некоторое время, чтобы освободиться от епископских одеяний и вернуться в своем шотландском наряде. Когда он вошел, приветствуя гостей, казалось, что на него нисколько не повлияля розовая полоска, но спустя несколько минут он обратился к гостям:
— Продолжайте, друзья, а мне хотелось бы поговорить с учителем Джеком наедине.
Ввиду того, что его приемная и внутренний кабинет были отведены для проведения приема, мы уединились в библиотеке; он извлек из своей сумки-кошелька розовую полоску и швырнул ее на стол.
— Как ты на это смотришь, Джек?
— Очень отрицательно, — ответил я.
— Ты заметил, Джек, что эти розовые полоски появляются лишь после телевизионных передач. Должно быть, Бубо — энтузиаст телевидения.
— Он знал, что мы преподаем религию, — напомнил я.
— Это может ничего для него не значить, — сказал Ред. — Все лекции преподаются по телевидению, кроме наших. Поэтому наши лекции никогда не вводились в его программные цепи.
— Ты так говоришь, словно Бубо — компьютер, — небрежно заметил я.
— Сказать по правде, Джек, эта мысль давно пришла мне в голову. Но теперь мы должны предстать перед ним… Ладно, Джек, ты же — законовед. Что нам делать?
— Мы будем защищать эти курсы, — с жаром проговорил я, — мы станем защитниками Бога против Антихриста.
— Ладно, дружище. Местные люди хорошо разбираются в логике… Мы можем преподнести им религию, как инструмент для поддержания правил поведения. Мы должны строго придерживаться законных методов.
— На планете без правозаконности? — вспыхнул я.
— Зато на планете с логикой, — ухмыльнулся Ред. — А любой хороший законник может оконфузить человека логики… Но нам неизвестно, какими будут возражения против религии, поэтому придется импровизировать по ходу дела. И думаю, что вижу побочные решения, которые могут сработать в нашу пользу в будущем… Хотя, — подчеркнуто медленно добавил он, — я полагаю, что мы могли бы выиграть этот спор, не затевая его.
Я уловил ход его мыслей и присоединился.
— Блаженны преследуемые, — высказался я.
— Верно! Подумаем об этом, Джек, и лучше предоставь защиту мне.
Я вспомнил предупреждение Кары и повторил про себя негласный принцип Мэнденского училища и Флота: «Никогда не перехватывай инициативу». Раз Реду хочется нарваться на неприятности — это его дело.
— Ладно, Ред, так и быть.
С легким сердцем я вернулся на прием, где мы с Карой разрезали торт и открыли подарки. Здесь-были обычные безделушки — металлические поделки, серебряные фитюльки и столовое белье белье для супруги, и здесь же находился огромный прямоугольный пакет для меня от курса по эстетике — подарок, который Кара открыла последним.
Это оказалась картина, размером 0,9x1,2 метра, изображающая стоящее на дальнем краю болотистой низины дерево гикори с желтыми листьями в косых лучах осеннего солнца; каждый лист был тщательно выписан на фоне клубящейся красноватой коричневости дуба, стоящего за гикори. В расчлененных листьями солнечных лучах танцевали пылинки, а под деревом на подстилке из опавших листьев лежала ветка от поваленного ветром дерева, которую я забросил туда. Гикори было выполнено с фотографической четкостью Крамера, красноватая коричневость дубового леска была положена с безумной красочностью мазков Ван-Гога,[88] а небо было подернуто мечтательной дымкой в
