предела второй раз за вечер. Только Ирод заработал больше децибел, чем Кара, но в предназначенных ему овациях была примесь «вуфф»-ов, выражающих харлечианское неодобрение.
Когда пришел черед Тамары, она вышла с ребенком, завернутым в пеленки, и он приковал к себе мое внимание. Казалось, в нем есть какая-то диспропорция, потому что расстояние между пятками и маленькими бедрами вызывало смутное подозрение.
Ред рассчитывал не более чем на пять подъемов занавеса для выхода исполнителей, но поднимать занавес пришлось пятнадцать раз. Когда, наконец, занавес закрылся окончательно, я заторопился за кулисы, чтобы поздравить Кару, поблагодарить Реда и поближе оценить два размера: один — у ребенка, второй — у содержательницы постоялого двора.
Когда я обнимал Кару, она возбужденно шепнула:
— Ты заметил, что я получила больше аплодисментов, чем Тамара?
— И ты заслужила их, — прошептал я. — Она была превзойдена дважды — один раз тобой и второй раз — содержательницей постоялого двора.
Она застыла в моих руках.
— Не смей думать о содержательнице постоялого двора, — прошептала она. — Она работает у Реда уборщицей. Без грима ей сорок лет, а без корсета, который сконструировал Ред, с нее бы все свалилось.
— Тогда, дорогая, мне хотелось бы взглянуть на младенца Христа.
— Ну разве он не славный? Пойдем.
Дитя было окружено кругом почитательниц женского пола, но сейчас оно приютилось в руках матери — долго отсутствовавшей Кики. Кики была рада повидаться со мной и слетка удивилась, когда я попросил подержать дитя, но удовлетворила мое желание.
Я был восхищен младенцем и был потрясен, когда в ответ на агукания и щелканья языком, он открыл глазки и улыбнулся. Я справедливо сомневался в нормальности его размеров, из-за того, что глазки, смотревшие на меня, были водянисто-голубого цвета.
В глазах у меня стояли слезы, когда я отдавал дитя в руки Кики. Вот доказательство того, что между землянами и харлечианами возможны перекрестные браки, доказательство того, что моя любовь к Каре может быть осчастливлена потомством.
Кара была тронута моим слезами.
— Джек, любимый, если у тебя было излияние семени, то из меня получится чудесная мама.
Как только я сумел отвести Реда в сторону, я спросил его по-английски:
— Ты — отец ребенка?
— Скорее всего, да.
— Каков был период беременности?
— Побей меня, Джек, не знаю.
— Ты не вел журнал?
— Я не мог вести журнал, Джек. Их было так много и многие хотели еще. Если это случилось, когда я подбирал исполнительницу на роль Джульетты, то ребенок не может квалифицироваться по статье о семи месяцах.
— Ред, это явное нарушение долга разведчика.
— Я знаю друг. Но ведение документации возложено на тебя. Вот и содержи записи в порядке.
В досаде я отвернулся от Реда. Теперь я был совершенно убежден, что у Кары будет потомство от меня, но не был уверен, следует ли ему появляться. Если потомство появится раньше, чем через семь месяцев песке зачатия, это будет всего лишь доводом его незаконности, так как брак с Карой окажется незаконным, даже если меня назначат прокуратором всего Харлеча.
Ред вскрыл ящик вина и я стоял, потягивая его вместе с труппой. В виду того, что уборщица ушла к своим метлам, большая часть моего внимания была направлена на дверь.
Спустя час, вино и большинство исполнителей исчезли, но никто не приносил розовую полоску для Рено и моя надежда на освобождение Нессера по техническим причинам исчезла.
Когда мы с Карой и Редом пробирались к Факультетскому ряду, я заметил:
— Похоже, что Рено сорвался с крючка за исполнение роли царя Ирода.
— А он и не был никогда на крючке, — сказал Ред. — Когда ты намекнул мне о тщеславии Бубо, я лично назначил Рено начальником преторианской гвардии, охраняющей кабинет Бубо и подчиненной лично Бубо. Старик был очень доволен стражами Рено. Они никому не позволяют захватить главного администратора врасплох.
Небрежная манера Реда придавала его словам правдивость. Я неправильно истолковал идею Реда создать cause celebre отчислением Рено из университета, и теперь судьба Нессера зависила непосредственно от Бардо, Марти и Фиска.
Представление, поставленное Редом, ознаменовало закрытие осеннего семестра и конец лекций по религии, и ознаменовало начало подпольных священнослужений. Я предполагал, что чувство несправедливости, возросшее среди студентов из-за прекращения лекций, соединенное с коллизиями рождественской пьесы, заставит постулантов[109] стекаться к моей маленькой церкви в туннеле. Но на первое молитвенное собрание пришло только двенадцать студентов, да и то все они были из драматического, юридического, полицейского и кадетского корпусов. Меня ободряло только их число — двенадцать.[110]
Оставшись наедине в нашей внутренней квартире, мы с Карой обсудили слабую отзывчивость студентов.
— Дорогой Джек, ты так много говоришь о Страшном суде, что запугиваешь нас.
— Кара, ты говоришь «нас», словно ты — заодно с язычниками.
— Я не могу полюбить Декана всех деканов, потому что все, что мне надо — это ты. Если бы он был женщиной, я никогда бы не позволила тебе быть христианином. Кроме того, мне непонятно то, что он говорит.
— Дорогая, Он говорит притчами.
— Значит, Он должен прямо говорить то, что имеет в виду.
После нашей беседы я долго размышлял над этой проблемой: «Неужели ум харлечиан воспринимает все настолько буквально, что не в состоянии охватить аллегории Святого писания?
Неужели логика навсегда закроет им дорогу к Истине?»
И все же я не отчаивался. Это были мои дети и мне должно вести их, шаг за шагом, к полному пониманию красоты притч. Но раз уж они были детьми, я решил облегчить им первые шаги: на зимний семестр я предложил курс по басням Эзопа.
Отсрочка процесса Нессера на зиму обеспечила интерес, смягчивший досаду, возникшую при открытии моего священнослужения. В самом деле, заинтересованность процессом Нессера становилась всеобщей, благодаря устным рассказам, разносимым странствующими студентами, и благодаря письмам, которые они писали домой, а краткое изложение дела комментировалось по всепланетному телевидению. Университет-36 получил репутацию кампуса, где вечно что-то происходит.
Фрик дал интервью для теленовостей, сославшись на меня, что вызвало любопытство, которое я удовлетворил, в свою очередь тоже дав интервью. В нем я постарался объяснить, почему убийство было не просто преступлением, но и грехом, и пояснил свои попытки спасти душу Нессера в случае, если его тело будет обречено.
После интервью я был завален почтой, которая почти поровну делилась на ту, в которой интересовались длиной моих рук, ноги других органов, и ту, в которой доискивались ясного определения концепции души. Я покончил с почтовыми заботами, сочинив две формы писем: в одной я давал свои размеры, в другой — определение души. Учитывая, что мои корреспонденты были хорошими математиками, но неважными теологами, я описал душу как беспространственный континуум между двумя взаимопроникающими полями.
Как преподаватель юриспруденции, я досадовал на защитников Нессера. Они были знатоками в искусстве затягивания процесса, но неспособны были его расстроить, и делали грубые ошибки в терминологии, упоминая о «предполагаемом убийце» и «предполагаемой жертве», когда фактически и преступник и жертва были законно установлены. Последней их соломинкой стало то, что незадолго до
