параллельно поверхности. При этом свете я отыскал ямку от основания креста. На другой стороне ямки светились два огромных, отмытых от крови Реда дождем, гвоздя, которыми прибивали руки О'Хары. Перед ямкой лежали четки Реда.
Пальцами ног я подхватил гвозди и сбросил их в яму с бульоном из золы; ступней нагреб могильный холмик над останками Реда, утрамбовал пяткой и придал нужную форму подошвой ноги. Затем большим пальцем ноги поднял четки и уложил их на верхушке могильного бугорка.
— Ecce homo,[126] — произнес я.
Вот был человек, вознесшийся выше ангелов, и, да, отец моего ребенка; человек, чья душа связана навсегда с моей, но не мэндэнским компьютером, а более глубокой дружбой — разделенными друг с другом радостями, разделенными друг с другом наказаниями, разделенными мечтами и разделенной любовью. И такой великодушный человек умер так по-дурацки!
Я громко выкрикнул рвущиеся наружу слова душевной муки:
— Мария, Матерь Божья, пребудь же ты теперь с ним в час его смерти. Аминь! — и начертил на могиле крест. Так стойкий закоренелый методист отслужил похороны католика.
Я пошел прочь от креста, прочь с освещенного солнцем холма в тень места, ставшего для Реда Голгофой, в тень, окутавшую меня, словно покров. Несколькими метрами ниже пятка моей ноги наступила на пластмассовый череп, который был смыт дождем вниз и увяз в грязи. Глядя на ухмылку мертвой головы, я лицезрел Истину: по дуге пространства я прошел с Редом всего лишь маленькую часть его мирской жизни. О'Хара же завершил бесконечный круг, замкнув его на началах нашего духа, в Стране Пластиковых Черепов — технологической Голгофе!
Не сознавая этого, я развратничал с Богом в мэндэнских домах похоти, тузил этого Бога в вытрезвителе мэндэнской кутузки; я крался с ружьем за помазанником божьим по туннелям Харлеча и невольно был использован последним Иудой, как инструментом предательства святого О'Хары. Мои грехи были тяжки, но я не был сыном греха.
Иуда никогда и нигде не потратит свои сребреники. Шагая по туннелю, я поклялся Земной империей, что декан Бубо умрет.
По дороге домой я зашел в таверну и заказал пуншевую чашу, чтобы почтить память ирландца способом, который он высоко оценил бы, а также, чтобы привести в порядок расстроенные нервы. На этот раз в таверне было полно народу, но я никому не позволил бы занять стул, на котором сидел Ред в тот раз, когда мы планировали ниспровержение Бубо. Я принялся за четвертый стакан, когда включился телевизор и началась передача новостей. Диктор, студент с искаженным горем лицом, говорил о смерти Реда, прочувствовано расхваливая «этого дальнего странника, пришедшего из отдаленной галактики с планеты, называемой Земля, и принесшего нам искусство драмы и давшего нам дар смеха. Но его смерть окутывает какая-то тайна. Командующий центурионами Рено обещает провести расследование. Даже короткие ноги учителя Реда донесли бы его до безопасного убежища в туннеле… Минуту внимания. Мы прерываемся для передачи специального сообщения из канцелярии декана Бубо…»
Несколько минут стояла тишина, а затем лицо диктора сменилось изображением напечатанного на бланке бюллетня, текст которого гласил:
На экране снова появился диктор, с минуту он казался потрясенным новостью.
— Совращение супруги, харлечиане, это мимолетный флирт с чьей-либо возлюбленной, не более достойный порицания, чем распитие чашечки с другом. И за это преступление был погашен свет, который озарял весь Харлеч!
— Я выпил бы по этому поводу, Мак, — обратился я к бармену.
— В этом баре, Джек, ты исчерпал свой лимит, — ответил он.
Я оглянулся и первый раз увидел взгляды харлечиан. Огромные, ничего не выражающие глаза — а под ними рты, открывающиеся и закрывающиеся в немом «мэ-мэ-мэ», которым они выражают сильнейшее возбуждение. Я почувствовал себя единственным экспонатом в воздушном пузыре, окруженном водяной средой с рыбами, встал и вышел — не в страхе, а в замешательстве.
Итак, больше не было «нас» против «них». Остались «они» против «меня». Только Кара, одна на всем Харлече, знала, что я был невиновен, но Кара не могла защитить меня от такой враждебности. Я должен был завершить последнее поручение, чтобы навсегда после этого покинуть Харлеч, но прежде всего я должен проститься с женой и ребенком.
Еще у двери приемной я услышал бубненье молящихся, исходящее из церкви и, когда я открыл дверь, помещение было заполнено верующими. Проповедь, посвященную Страстной пятнице вел мирской священник адвокат Бардо, в этот момент заканчивавший заупокойную. Стоя за коленопреклоненными верующими, я услышал заключительные слова:
— И мы просим твоего благословения ради Реда. Нет Господа, кроме Господа Моисеева и Ред — пророк его.
— Подожди, Бардо! — воскликнул я. — Ред не был пророком. Пророком был Иисус Христос.
— По закону, — ответил Бардо, — мы не можем принимать свидетельств, основанных на слухах, но мы все знаем, что Ред умер на кресте, а он рассказывал нам только о Моисее. Вот поэтому мы — последователи еврейской религии… Так что, иди, Джек. Тебя ждет Кара.
Со спутанными мыслями я вошел в кабинет. Теперь на Харлече нужно сделать гораздо больше, чем убить Иуду. Ловкачи адвокаты применили законы о свидетельских показаниях к Ветхому Завету и юриспруденция преобразовала мое христианство в иудаизм. Я должен был восстановить Слово в его первозданном виде, прежде, чем покинуть Харлеч, а времени у меня было мало. Сплошная неразбериха!
Внутренне, я понимал, что надо сделать, но как? Я намеревался возвести О'Хару в святые, но не мог сопоставить его со Святой Троицей, в частности сейчас из-за того, что эти язычники урезали Троицу до Двоицы.
Из-за моей оплошности Бубо уничтожил Реда телесно. Теперь дух Реда должен быть изгнан с Харлеча. Я один понесу ответственность за эту вторую смерть, но Каре придется стать инструментом моей цели.
Кара ожидала меня перед дверями библиотеки, в возбуждении расхаживая перед дверями. Она даже убрала в спальню кроватку Джэнет, чтобы было больше места для хождения. Когда я вошел, она повернулась ко мне лицом.
— Итак, Иуда, ты вернулся!
— Иуда? Ты же знаешь, что я пытался спасти Реда.
— Ты же торопился добраться до него раньше, чем люди Бубо захватят его?
— Я торопился спасти его от людей Бубо, — запротестовал я, встревоженный тем, как она медленно открывала и закрывала рот, словно глотала кислород. — Кровь Реда — на руках Бубо, а не на моих.
— Ты утвердил решение администрации.
— За это я ответственен не более, чем сам Ред, научивший преторианцев повиноваться и отдавший их под командование Бубо. Поверь, моя дорогая…
— Поверить тебе, набожному обманщику? Тебя раскусили по твоим действиям, и именно они привели к его смерти.
Ни одна из моих проповедей не вызывала такой страсти, как эта, исказившая облик жены. Она пригнулась и напряглась, как животное, готовящееся к прыжку, хватая ртом воздух, чтобы насытить бешено бьющееся сердце. И эта страсть была вызвана памятью о человеке, который был обманщиком по существу, до мозга костей, одураченным более ловким обманщиком, чем он, и который был фактически совратителем. Надо было без промедления и безоговорочно покарать дух Реда.
— Дорогая Кара, — начал я, — ты же, конечно, не станешь на колени перед потворщиком, соблазнителем…
