охапку и прилюдно получить предназначавшийся мне поцелуй; я ушел и, пошатываясь, направился к бару, как раненый олень. Надо было держать себя в руках во что бы то ни стало – я знал свое слабое место, – но похоже, я все-таки грубовато обошелся с теми двумя парнями в костюмах бобов, которые перекрыли мне дорогу к скотчу. Я не сказал ничего оскорбительного, просто недвусмысленно дал им понять, что они стоят у меня на пути и что, если им дороги их руки, торчавшие из проре. – зей, то пусть лучше порхают отсюда, как эльфы; но все же я пожалел об этом. В тот вечер я уже ничего не понимал, и дело не в том, что Джорди оказалась с Бадом из-за каких-то денег; меня никак не покидала мысль, занозой вонзившаяся в мой мозг. «Как, черт возьми, этот безработный сукин сын умудрился выложить двести пятьдесят баксов?»
Утром первым делом я позвонил в дверь номера Джорди (да-да, именно, она все-таки сказала мне, в каком она номере, но теперь я начал думать, что она могла надо мной подшутить). Никто не отозвался, и это навело меня на мысль
– Ищете Джорди? – спросила она и, возможно, узнала меня.
Барабанная дробь в моей груди внезапно замедлилась. Мне стало за себя стыдно. Я почувствовал себя неловким, нелепым, мои мозги затуманил и разъел этот проклятый скотч.
– Да, – подтвердил я.
Ей стало жалко меня, и она рассказала мне правду.
– Она отправилась в какой-то маленький городок с тем парнем, который был вчера вечером на аукционе. Сказала, что вернется к самолету в понедельник.
Через десять минут я сидел в своем полутонном «Чеви» и гнал по шоссе, ведущему в Фэрбенкс, до гравиевой дороги на Бойнтон. Спешка была почти маниакальной, нога намертво приклеилась к педали газа, ведья знал, что будет делать Бад, как только окажется в Бойнтоне. Он бросит машину, которую, несомненно, одолжил без согласия законного владельца, кем бы он ни был, а затем погрузится в лодку с едой и Джорди, чтобы плыть вниз по реке в свою хижину бывшего заключенного. Если это произойдет, Джорди не вернется к самолету. Во всяком случае, не в понедельник. А может, и вообще никогда.
Я пытался думать о Джорди, о том, как буду выпутывать ее из этой истории и как она проникнется благодарностью, когда поймет, с каким человеком связалась в лице Бада и каковы были его истинные намерения, но каждый раз, когда я представлял ее лицо, из неведомой черной дыры моего подсознания выплывал Бад и стирал его. Я видел, как он сидел в баре в тот вечер, когда остался без ног, и пил без передышки; в тот год я трижды выставлял его за дверь, но все три раза прощал. Он напился, как свинья, вместе с Чизом Пелтцем и каким-то индейцем, которого я раньше в глаза не видел и который заявлял, что он чистокровный представитель племени плоскоголовых из Монтаны. Стоял январь, прошло несколько дней после Нового года, было около двух часов дня, и за окном – хоть глаз выколи. Я тоже пил – присматривал за баром и подливал себе виски, – потому что в такие дни время не имеет значения, а твоя жизнь тянется, как будто дала по тормозам. В зале было еще человек восемь: Ронни Перро с женой Луизой, Рой Тридуэлл, который обслуживает снегоуборочные машины и торгует древесиной, Ричи Оливье и еще кое-кто – не знаю, где был в тот день Джей-Джей; наверное, раскладывал пасьянс в своем домике и пялился на стены – кто знает?
В общем, Бад напился, как свинья, и начал выражаться, а я этого в баре терпеть не могу в любое время, а особенно при дамах, так что я велел ему заткнуться, или будет плохо. В результате мне пришлось прижать индейца к стене, схватить за горло и наполовину сорвать с Бада его парку; только тогда я убедил всех троих идти допивать в «Золотую жабу», куда они и направились с мрачным видом. Клэренс Форд возился с ними часов до семи, после чего прогнал их взашей и запер дверь, а они сели в машину Чиза Пелтца с работающим двигателем и печкой, включенной на максимум, и передавали друг другу бутылку – не знаю, до которого часа. Само собой, бензин в машине в конце концов кончился, и все трое вылезли, подобно зомби, а ночная температура опустилась примерно до минус шестидесяти, так что, как я уже говорил, Чиз отбросил коньки, хотя мне никогда не узнать, как его принесло к моему заведению. На вертолете мы доставили Бада в госпиталь в Фэрбенксе, однако ноги ему не спасли. Только индеец – с тех пор я его больше не видел – пришел в себя при помощи дюжины чашек кофе с бесплатным бурбоном в «Золотой жабе».
Бад не простил ни меня, ни Клэренса, ни других соседей. Он был еще тем брюзгой и занудой – такие обвиняют в собственных несчастьях всех, кроме себя; а теперь у него в руках была Джорди, мечтательная учительница английского, которая, вероятно, думала, что жители Аляски – это пример северного характера, обаятельный чудаковатый народ» и что здесь любят подшутить друг над другом. Я знал Бада. Знал, какими красками он расписал свою обветшалую и не принадлежащую ему по закону крысиную нору; он, должно быть, сказал ей, что до нее рукой подать, хотя на самом деле пилить туда двенадцать миль вниз по реке – и что она будто делать, когда все увидит? Возьмет такси?
Вот о чем я думал, пока проезжал Фэрбенкс, двигался на юго-восток по шоссе «Аляска» и наконец свернул на север к Бойнтону. День клонился к вечеру, а мне еще оставалось проехать сто восемьдесят миль по гравиевой дороге, прежде чем попасть в Бойнтон, не говоря о том, чтобы догнать Бада – единственная надежда была на то, что он заедет в «Золотую жабу» за обычной порцией водки, но шансы на это были невелики, поскольку он наверняка захочет сплавить Джорди вниз по реке прежде, чем она разберется, что он за фрукт и в какие игры играет. И вот еще что не давало мне покоя: я ее не понимал. Не понимал. Допустим, он назначил самую высокую цену, а она играла по правилам, пускай; но ехать с этим отродьем в машине целую ночь? Несколько ужасных часов подряд терпеть его треп, а может, даже купиться на его байки? Бедная Джорди. Бедная, глупенькая Джорди.
Я домчался до Бойнтона в рекордное время, всю дорогу вдавливая педаль в пол, и затормозил, уйдя в занос, на гравиевой площадке перед моим магазином. Там стояло всего три машины, каждая была знакома мне, как родная; одна – Ронни Перро, которого я попросил помочь в выходные, она гордо стояла перед притихшим баром (половина мужчин в городе отправились в Анкоридж на большое мероприятие благодаря Питеру с его неиссякаемым талантом продавца).
– Ронни, – спросил я, входя в бар под Лайла Ловетта,[8] который умирающим голосом пел песню Мекки-Ножа,[9] – ты не видел Бада?
Ронни сидел, любовно наклонившись над сигаретой и бутылкой «Мейерс энд Коук», и держал Луизу за руку. На нем была фуражка морских пехотинцев Сиэтла, надетая задом наперед, взгляд был отсутствующим, как у человека в ромовой нирване. Ховард Уолпол семидесяти лет, с больной спиной и слезящимися глазами, находился в дальнем конце бара, а Рой Триуэлл и Ричи Оливье играли в карты за столиком у печи. Ронни двигался медленно, почти плыл; он напоминал шпигованную телятину в буфете, которой никак не попасть на огонь.
– Я думал… – произнес он, растягивая слова, – я думал, ты не вернешься до вторника.
– Эй, Недди, – крикнул Даг, выводя уменьшительную форму моего имени, пока его голос не сорвался на визг, – все потратил?
– Бад, – повторил я, обращаясь ко всему залу. – Кто-нибудь видел Бада?
На этот сложный вопрос сходу им было не ответить. Все они лыка не вязали: как говорится, кот из дома – мыши в пляс; первым очнулся Ховард.
– Точно, – воскликнул он, – я его видел. – Он так сильно наклонился вперед над своим стаканом, что я подумал, как бы он не упал. – Сегодня рано утром на новенькой «Тойоте Лэнд Крузер», уж не знаю, где он ее взял. И с ним была женщина.
А потом словно вспомнил незначащую деталь:
– Как там живой товар? Вы уже поженились?
Луиза захихикала, Ронни загоготал, но я был не в настроении.
– Куда он поехал? – спросил я с надеждой; я все еще надеялся, хотя уже знал ответ.
Ховард зачем-то дернул ногой – наверное, хотел облегчить боль в спине.
– Я с ним не говорил, – ответил он, – но думаю, он направился вниз по реке.
