– Мне папка приснился. Будто идем мы с ним по саду, и солнце бьет нам в глаза…
Он немного помолчал, пристально рассматривая лицо Кольцова, и улыбнулся:
– А я вас узнал. Вы – командир.
– Да.
– Вы уже вернулись?
– Вернулись. Но ты, пожалуйста, спи. Мы с тобой завтра обо всем поговорим.
В гостиной, за чаем, Иван Платонович рассказал историю появления здесь мальчишки. Его сюда привел поздно вечером Гольдман. Он уезжал куда-то на сутки по каким-то своим неотложным делам и уже не успевал отправить его в Основу, к Павлу Заболотному.
За день общения мальчишка так понравился Старцеву, что он твердо решил оставить его у себя. Тем самым он избавлялся от одиночества и жизнь его приобретала некий новый смысл. Впервые за долгое время Кольцов увидел энергичного, помолодевшего и почти что счастливого Ивана Платоновича.
Но на этом счастливый вечер не кончился. Судьба словно решила воздать Павлу добром за все последние, исполненные треволнениями, дни. В дверь позвонили, и на пороге встал Гольдман. Павлу не хотелось в этот вечер с ним объясняться, поэтому он и поехал к Старцеву.
Но избежать разговора с Гольдманом ему не удалось. Уже с порога он громко радостно заявил:
– Мне еще днем сказали, что вы возвращаетесь. Вечер, все пришли, а тебя в гостинице нет. Где можешь быть? Конечно же у Ивана Платоновича.
– Ну и не шумите! – сухо сказал Гольдману Кольцов.
– Ах да! Твой мальчишка! – и, перейдя на шепот, продолжил: – Толковый паренек. Без всяких приключений разыскал меня. А уже вечер, и у меня на завтра поездка в Белгород. Ничего умнее не мог придумать, привез его вот к Ивану Платоновичу. А теперь забрать не могу. Не отдает.
– И не отдам. Ни тебе, ни Павлу! А спасибо обоим скажу! – отозвался Старцев.
– Видишь, как хорошо все обернулось, – сказал Гольдман Кольцову. Всем своим видом и словами он всячески пытался если и не вызвать Кольцова на разговор, то хотя бы получить ответную улыбку.
Но Кольцов был мрачен. Он даже не до конца понимал, прав ли он в своем гневе на Гольдмана. Да, идет война. На войне людей убивают. Иногда убивают невиновных. Как правило, не по злому умыслу, а по ошибке, по стечению обстоятельств. Но он не мог даже предположить, что Гольдман когда-либо предложит ему участвовать в расстреле полутысячи человек. Фактически участвовать в казни, так как люди были безоружны. Что за обстоятельства заставили Гольдмана принять такое решение? И бывают ли такие обстоятельства, которые могут оправдать такую казнь?
Кольцов не хотел затевать этот разговор сейчас, понимая, что он будет длинным и тяжелым. Не исключал, что может дойти до ругани, оскорблений. И потому молчал.
Но молчание Кольцова не устраивало Гольдмана. Он пытался вызвать его на разговор.
– Ты спроси у меня, Паша, где я позавчера был?
– В Белгороде, вы уже сказали, – сухо ответил Кольцов.
– А, может быть, ты поинтересуешься, зачем я ездил в Белгород? Что я там забыл? – с какой-то скандальной настырностью продолжал допрашивать Гольдман Кольцова.
Кольцов тем не менее не стал поддерживать эту словесную игру. И Гольдман сдался.
– А поехал я туда, Паша, чтоб впопыхах не расстреляли твоего протеже!
– Кого еще? – не выдержал, спросил Кольцов.
– Подпоручика твоего, Алехина. Его там прихватили и едва не шлепнули. Благо, когда он ушел от Ивана Платоновича, я передал по линии в ту и другую сторону, что б сообщили, в случае, если такого поймают. Знал, далеко не уйдет. Подумал, если двинет в сторону фронта – палец об палец не ударю. Ну а если к себе в Бронницы направится, заберу.
– Ну и где он сейчас? – Кольцов постепенно оттаивал, и это почувствовал Гольдман.
– Ты куда просил его отправить?
– В Мерефу.
– Он – в Мерефе. У Фомы Ивановича, как ты и велел.
– Не сбежит снова?
– Не, не сбежит, – уверенно сказал Гольдман и, немного помявшись, виноватым голосом добавил: – Ты извини меня, Паша, но я все ему рассказал. И про тебя, и про нас, и про тот спектакль, который мы ему устроили. Вынужден был.
– Ну и что он?
– Плакал. Как дитё малое плакал. Но, кажется, что-то понял. Или начал понимать. Ждет тебя. Вот только ответь мне, зачем себе столько хлопот прибавляешь? Их и так у тебя полно.
– Не знаю, – пожал плечами Кольцов и задумчиво добавил: – Должно быть, не могу жить иначе.
Вечер провели тихо. Впервые едва ли не с начала Гражданской войны Кольцов почувствовал тепло домашнего очага, легкость на душе от схлынувших забот, сладость беззаботной беседы ни о чем под тихое, уютное пение самовара.
Даже под Парижем, во время встречи с Таней, он, ощущая безмерное счастье, все же был напряжен и всем своим естеством, душой и телом, ощущал чужбину. Каждую минуту могло все рухнуть.
Здесь же, в Харькове, в кругу друзей он ощущал какую-то незыблемость, устойчивость жизни и надеялся хоть несколько дней провести в атмосфере тишины и покоя, отдохнуть после всей этой многолетней военной кутерьмы.
Но на рассвете следующего дня, 28 октября 1920 года войска Южного фронта двинулись в наступление. Соединившись на линии Мелитополь – Серогозы – Каховка – Британы, они стали теснить Врангеля. Натиск был такой мощный, что Врангель не устоял, начал спешно отводить свои войска на юг, к Крыму, чтобы там закончить своевременно не завершенное переформирование, и вновь двинуться против Фрунзе. Или уж, на крайний случай, запереться в Крыму, отсидеться там до весны и с наступлением первых оттепелей вновь, с новыми силами, выступить.
И Кольцов понял, что с отдыхом в тишине и покое придется повременить.
