сказала, и Ребекка продолжала: — Я так хочу, чтобы у него были дети. Он не должен упустить свой шанс. Ему не нужна женщина старше его, к тому же не еврейка.
Эти слова, как пощечина по лицу, ранили Марийку. Щеки налились краской.
'Что она говорит? Какое у нее на это право? Это только наше с Джонатоном дело!'
— Вы меня считаете женщиной старше его? Мы почти ровесники с Джонатоном. У меня уже не будет детей, но я не понимаю, почему наше счастье может быть погублено этим обстоятельством.
— Еврейские женщины дают соответствующее воспитание своим детям, передают им семейные традиции. Наши друзья противятся, если их сыновья женятся на женщинах иной веры. Нас учат быть искренними и честными. Вы интеллигентная женщина, Марийка Вентворс, и приятный человек. Я уверена, что сердцем вы понимаете меня, и, надеюсь, что согласитесь со мной.
— Нет, никогда! — и Марийка поняла, что ей предстоит нелегкая борьба за свое счастье. Ее голос дрожал, когда она снова заговорила, на глаза накатились слезы. — Я люблю вашего сына всем сердцем и хочу, чтобы он был счастлив. Нам хорошо вместе. Я горжусь тем, что я есть и что представляю собой, такой же и он. Мы любим и уважаем друг друга. Не могу поверить, что вы говорите мне подобные вещи. Вы не приняли меня — даже в страшных снах мне не могло такое присниться. Я думала, что вы с радостью примете меня, видя нашу любовь. Вместо этого вы меня отталкиваете! — Марийка в гневе поднялась с кровати, нервно заходила по комнате. Теперь она поняла те грустные нотки в голосе Джонатона, когда он говорил о своей матери.
— Марийка, дорогая, если вы так сильно любите Джонатона, то должны понять, насколько он от вас отличается. Вы никогда не примете его веру.
— Я и не собираюсь это делать! — гневно отрезала Марийка. — Я не краду у вас сына. Возможно, вы уже присмотрели для него молодую еврейку, которая вас устраивает. Мы встретились с Джонатоном случайно и влюбились. Наша любовь связала нас, и ваше вмешательство нас не разлучит!
— Мне нравится ваша твердость. Надеюсь, вы сделаете Джонатона счастливым. — С этими словами Ребекка вышла из комнаты.
…Джонатон с Марийкой прогуливались по Саттон-плейс у ее дома. Лайза упорхнула на свидание в Серджио сразу после ужина.
Джонатон пытался обуздать ярость Марийки.
— Никто, кого я знаю, так не оскорблял меня, — возмущалась она. — Уверена, многие считают меня хорошей партией, они скажут: 'Счастливчик Джонатон!', а твоя мать послала меня к черту!
— Она не могла такого сказать.
— Я не какая-нибудь шлюшка, которая вешается на ее сына!
— Ты же не собираешься вступать в брак с Ребеккой Шер, ты выходишь замуж за меня. — Джонатон не ожидал, что так повернется дело и его будущая жена настолько будет настроена против его матери. Со временем мать ее поймет и полюбит. Неужели Марийка этого не понимает?
— Ты защищаешь ее, а я, конечно, не права. Ты даже не сказал, что это свинство, так обойтись со мной.
— Ты должна ее понять. Я — все, что у нее есть, я — смысл ее жизни.
— Ну, хорошо, а я что же? — еще больше распалялась Марийка. — Слушай, Джонатон, если твоя мать так много значит для тебя, почему бы тебе и не жить с ней? Зачем тогда нужна я?
— Марийка, я очень прошу тебя успокоиться. Это во-первых, и во-вторых — что, я должен убить ее за то, как она разговаривала с тобой. В-третьих, пойми наконец беспокойство одинокой женщины, мечтающей о внуках. Она бешено завидует своей сестре Руфи, окруженная своими детьми и внуками. Ей кажется, что судьба жестока и несправедлива к ней.
— Все это меня не касается. Я ждала, что она скажет: 'Марийка, добро пожаловать в нашу семью. Мы счастливы породниться с тобой'. А вместо этого я услышала: 'Почему бы тебе не убраться подальше, ты — не наша!'
— Я повторю то, что уже говорил, — тебе жить со мной, а не с ней. Когда мы поженимся, она успокоится, даже полюбит тебя. Мы уже обсуждали это с тобой — два раза в год я буду к ней ездить, на Рождество и Пасху. И ты согласилась со мной, помнишь?
— Конечно, и все будет хорошо. — Гнев сменился потоком хлынувших слез.
— Наконец-то ты со мной согласилась. Ничто не имеет значения, только ты и я. И не давал я ей обет нарожать детей, а мама забудет об этом, когда поженимся, она увидит, как мы счастливы.
Марийка уткнулась лицом в его грудь, нервно всхлипывая.
— Все утрясется, обиды забудутся. — Джонатон гладил ее по голове, успокаивая, как маленького ребенка.
— Извини меня, Джонатон. Я понимаю, как ты расстроился из-за этого злосчастного разговора с твоей матерью. Я не хотела, чтобы так все закончилось.
— Ты лучше будешь понимать ее, когда узнаешь получше, Марийка, я обещаю.
Совсем не это она хотела услышать от него. Она ждала, что он скажет: 'Никогда ей не прощу, что она так обошлась с тобой', но он этого не сказал. Марийка вошла в подъезд, размышляя, как же грустно закончился этот день.
* * *
Марийка несколько недель остро переживала происшествие с Ребеккой Шер. Каждый день она мысленно возвращалась к разговору с матерью Джонатона, заново проигрывала ситуацию, представляя, как бы все могло пойти иначе. Ей бы побольше выдержки и шарма, возможно, разрыв не был бы таким жестким, но она не могла простить Ребекке указания на ее возраст и неспособность больше рожать детей. И все же она пообещала себе, если снова встретится с Ребеккой, восстановить с ней отношения.
Она должна это сделать. Их отношения с Джонатоном не должны зависеть от стычки с его матерью. Они, как и всякая пара влюбленных, нуждались в поддержке обеих семей. Если бы Чарльз Рассел был жив, он наверняка помог бы ей разрешить подобную проблему.
Сидя в своем кабинете и делая упражнения, стараясь унять боль в голове, она решила, что ей необходимо поговорить с кем-то о своих проблемах, но только не с Джонатоном. Марийка набрала номер тетушки Виктории.
— Тетя, ужасно соскучилась по вас, уже несколько месяцев от вас не было вестей.
— Я тоже скучала по тебе, моя дорогая, но что, кроме этого, заставило тебя позвонить? У тебя все в порядке или возникли проблемы?
Марийка представила тетку в постели, обложенную шелковыми подушками. Ей пришлось отставить поднос с кофе, чтобы взять телефонную трубку. Виктории было уже восемьдесят девять лет, но она не потеряла ясности ума и аристократических манер и привычек.
— Разве я не могла позвонить просто так, без особой причины, чтобы узнать, как вы там поживаете?
— Ты прекрасно знаешь, что я в полном порядке, вот только мой ревматизм дает о себе знать. Мне снова провели курс лечения, но ничего не изменилось. Врачи говорят одно, я делаю противоположное. Может, поэтому я еще жива, в отличие от большинства моих сверстников.
— Могу я приехать к вам сегодня днем?
— Конечно, — обрадовалась тетка, — но я уже неделю не выхожу. Давай встретимся не в этом старом замшелом доме, а где-нибудь в кафе, желательно на улице.
— Отлично. Где и когда мы встретимся?
— Не надо за мной заезжать. Встретимся в Стенхоупе в четыре часа. Элеонор меня проводит туда, прогулка будет полезна для меня, тем более это недалеко от моего дома.
— Тетя Виктория, если вы так говорите о своем доме, почему вы не позволяете мне сделать у вас ремонт, заново покрасить стены, сменить обои и обивку мебели?
— Ты хочешь выбросить деньги, чтобы новый жилец чувствовал себя комфортно, когда я умру? Я снова говорю — нет. Возможно, ты самая удачливая в бизнесе в нашей семье, то ты не умеешь разумно тратить деньги, ты всегда была безалаберной в этом вопросе.
Престарелая тетя считала, что возраст и положение дают ей право поучать всех. Виктория, последняя
