Гиммас поддерживал свою репутацию насчет погоды. Внизу, под полуденными сумерками, перекатывались покрытые ледяной шугой валы, один за другим яростно взметаясь возле узких дамб с пунктирами ламп Карлсона. Почти на грани видимости еле полз длинный товарный поезд, отбрасывая огромные искры. Все относительно — Брим знал, что эта гусеница каждый метацикл проделывает не меньше пятисот кленетов.
— Вэ девять восемь один, вы в шести кленетах от бакена, — объявил центр управления. — Сворачивайте влево девять семь один и выходите на приводной маяк на семнадцать ноль ноль. Вам разрешен подход по приборам один семь левая.
— Вэ девять восемь один, вас понял, — ответил Корбейл. — Спасибо, Центр.
Впереди из темного тумана проступила суша. Неясно поблескивали там и сям маяки, и дневной свет — если можно его так назвать — блеском обозначал паутину каналов. Точками выделялись на тусклой снежной равнине массивные башни реакторов с серебряными куполами. Брим покачал головой. Как будто последние одиннадцать лет сжались в несколько тиков. Чуть больше года назад вся гавань казалась полностью заброшенной, замерзшей и безжизненной. Теперь тысячи ламп Карлсона горели среди мириадов зданий и конструкций, что были погребены раньше под сотнями иралов снега.
— Центр управления сектора один девять борту Вэ девять восемь один: вам разрешена посадка на полосу три семь левая, боковой ветер один девять ноль, в порывах до один один двенадцать.
— Спасибо, Центр…
Корбейл пошел на посадку, и сквозь туман загорелась рубиновая точка — посадочный вектор. Еще через пару мгновений под ними полетела по гребням валов их собственная треугольная тень. Повинуясь отработанному годами инстинкту, Брим глянул на экран наружного обзора, оценивая расстояние, будто сам сидел за штурвалом. Генераторы взвыли — корабль чуть приподнял нос, и тут же огромные каскады белой воды взметнулись по сторонам корпуса, когда Корбейл поставил корабль на «гравитационную ногу», и на воде образовалась вмятина по форме корабля. На приборной панели загорелось четыре оранжевых огня — это Корбейл дал генераторам реверс, и хвост гравитационной волны взметнул впереди вал. Корабль затормозил и остановился в предписанных правилами двадцати пяти иралах над собственной ногой, потом медленно стал подаваться в сторону суши.
— Всем занять места по швартовому расписанию! — объявил динамик. — Швартовой команде приготовиться к швартовке!
— Отличная посадка, коммандер, — сказал Брим. Это не была простая вежливость. В исполнении Корбейла посадка казалась очень простой — в чем в большой степени и заключается искусство рулевого. Но на Гиммас-Хефдоне ничего просто не бывало. Это Брим знал — много лет назад он называл эту заледенелую базу домом.
Корбейл повернулся с широкой ухмылкой.
— Спасибо, капитан Брим. Я-то видал, как вы приводили когда-то эти капризные яхты Кубка Митчелла — так что ваши слова считаю комплиментом.
Брим кивнул, ощутив, что краснеет.
— Мне не приходилось сажать яхты на Гиммас, — ответил он.
Корбейл тем временем вел корабль мимо светящегося буя, подавая в сторону двух почерневших от времени монолитов, обозначающих вход в гавань сектора семнадцать. Этот погодный ужас и превращал замерзшую планету в такую совершенную базу для Флота. Никто, кроме военных звездолетчиков, сюда не сунется.
Пробираясь по лабиринту широких каменных каналов с цепочками гравибассейнов — на многих стояли суда со, всех концов Империи, — корабль Корбейла приближался к лесу больших портальных кранов и древнему массивному строению из почерневшего кирпича — ангару, где доводились для флотской службы недавно построенные корабли. Очевидно, что вскоре старая база снова будет занята строительством флота. По обе стороны канала тянулись эстакады, а по ним сновали машины всех видов и назначений. За крутым поворотом замигали бакены, отмечая пандус выступающего из воды гравибассейна. Сквозь пелену снега можно было разглядеть две закутанные фигуры на краю каменного волнореза — они зажимали уши от шума подходящего корабля. Который повыше явно был медведем с Содески, одетым в щегольскую папаху своей страны (высокая черная шапка, похожая на меховой домик), высокие сапоги из черной кожи, такой мягкой, что сбивались в гармошку на щиколотках, и длинную темно-бордовую флотскую шинель. У второго, в темно-синем плаще Имперского Флота, была на голове офицерская шапка и золотые шевроны на манжетах. Они оба замахали Корбейлу, который дал гравитормоза и точно ввел нос корабля в трубу Бектона, ведущую к пандусу гравибассейна.
На обсидианово-черном корпусе сновали туда-сюда палубные команды в сапогах с магнитными подковками и неуклюжих антирадиационных перчатках, открывая люки и активируя швартовые системы. Генераторы еще раз взвыли, снимая корабль с гравитационной ноги, и вот он уже оказался в бассейне. Внизу, на стенах, уже горели уверенным желтым светом огни генераторов швартовых лучей. Корбейл дал реверс, и швартовые лучи уперлись в порта корабля, осторожно подтягивая «Жака Шнейдера» к причальной стенке. Корбейл глянул на Таканаду, а та улыбнулась и кивнула в ответ, когда щелкнул замок трапа над мостиком, с шумом выходящего воздуха присоединясь к причальному порту.
— Приготовиться к переходу на местную гравитацию! — объявила Таканада, и шесть рубинов на верхней панели сменили цвет с красного на оранжевый. — Всем приготовиться к переходу на местную гравитацию!
Брим напрягся, глядя, как Таканада протягивает руку и касается по очереди всех шестерых огней, превращая их из оранжевых в зеленые. Живот скрутило секундным приступом тошноты, и Брим подавил импульс вскочить. За все годы в космосе он так и не привык к переключению — к этому мгновенному противному ощущению. Брим покачал головой, когда это ощущение миновало так же быстро, как появилось. Сколько людей вообще этого не замечают…
— Глуши генераторы! — приказал Корбейл изображению бородатого механика в объемном дисплее.
— Есть, капитан!
Тут же затихло жужжание, и впервые за все семь дней с момента старта корабля Брима охватила тишина. Они приземлились.
С Авалона Брим улетал в такой спешке, что спускался сейчас по трапу почти без багажа, уклоняясь от летящих туда-сюда по своим делам членов экипажа. Он плотнее запахнул шинель от порывов ледяного ветра и включил подогрев. Когда он сошел на причал, две фигуры, похожие на те, которые он заметил с корабля, выступили вперед. Он узнал их почти сразу.
— Доктор Бородов! — воскликнул он, сперва отдав честь содескийцу, который отсалютовал в ответ и тут же заключил Брима в традиционные медвежьи объятия.
— Вилфушка! — взревел медведь. — Похоже, ты где-то год отдыхал с тех пор, как я тебя последний раз видел!
Великий князь (доктор) Анастас Алексий Бородов был хозяином большого поместья в лесном и озерном краю возле Святой Громковы в Г.Ф.С.Г. «Планета-мать» всей Содески, а для Брима — наиболее близкое к семье понятие во всей его биографии. А еще Бородов был, быть может, самым крупным специалистом по двигателям во всей известной Вселенной. В петлицах его шинели виднелись черные кожаные значки Содескийского Инженерного Корпуса, а на погонах — три больших звезды генерал- полковника. Седеющие волосы большой морды были когда-то коричневыми, но белая шерсть уже сравнялась по количеству с каштановой. Чуть согнутый годами, он был лишь чуть выше шести иралов Брима, но в маленьких глазках за старомодными роговыми очками искрилась молодая живость и недюжинный ум. Огромные бакенбарды придавали ему очень профессорский вид, несмотря на большой влажный нос, от которого медведи всегда казались людям слегка комичными — если не довести их до гнева. Они были единственными теплокровными существами во всей галактике, которые получали удовольствие от зим Гиммаса. В конце концов, на родных планетах Великой Федерации бывало и похолоднее.
Широко улыбаясь, Брим высвободился из медвежьих объятий и тут же попал в плен к другому старому другу и учителю, ныне контр-адмиралу с двумя золотыми лентами — широкой и узкой — над манжетами
