Сдерживать табун стало трудно. Приходилось то и дело заворачивать беглецов.
Неожиданно в стойбище нагрянул Тальвавтын. Он появился у кораля на Своей упряжке белых оленей. Старик похудел, глаза блестели недобрым огнем, но встреча была мирной. Не, скрывая изумления, он осмотрел кораль. Видно, впервые видел ловчую изгородь и сразу оценил ее достоинства.
— Табуны привел — завтра отбивать будем.
Я предложил начать с табуна Гырюлькая, полагая, что наши пастухи хорошо знают оленей своего стада и мы получим в первый же день надежное ядро будущего табуна. Тальвавтын хмуро кивнул.
У кораля появлялись все новые и новые нарты — приезжали старейшины — родственники Тальвавтына, возглавлявшие табуны. Собрался весь «цвет» Пустолежащей земли.
Гости важно здоровались со мной, словно не замечая Костю, Гырюлькая, Илью. Молчаливо разглядывали кораль, перебрасываясь односложными замечаниями. Осматривая ловчую камеру, Тальвавтын спросил, словно невзначай:
— А какую тамгу будешь ставить? Оленеводы притихли, ожидая ответа.
Вопрос о тамге, семейной метке, был особенно важен для обитателей этого острова прошлого. Каждый, из них имел собственную метку — тавро — надрезы на ушах оленей. По числу и форме надрезов определялась принадлежность животных. О своем тавре мы позаботились еще в Магадане.
— Будем ставить свое тавро, — нахмурился Костя, — железное.
— Железное? — удивился Тальвавтын, в глазах его мелькнула досада. Осмотрев кораль, гости уехали.
— Завтра преподнесем ему «тавро», — усмехнулся Костя. — Провались я на этом месте, если старик не лопнет от злости…
Утром Геутваль разбудила нас затемно. В небе горели звезды, и луна освещала белую вершину Столовой сопки. Облитая мягким сиянием, она словно парила над Белой долиной.
Стали подъезжать люди Тальвавтына. Пологи в наших ярангах пришлось поднять, настелить оленьих шкур, чтобы вместить всех гостей и напоить чаем. Первыми приехали пастухи, преимущественно молодые. С любопытством осматривали кораль, охотно пили чай и чувствовали себя без старшин свободно.
Они окружили Тынетэгина и Геутваль и о чем то расспрашивали. Разговоры моментально прекратились, как только появился Тальвавтын со своей свитой. Молодые пастухи во главе с Тынетэгином отправились собирать табун.
И вот решительная минута наступает. Плотной кучей трехтысячный табун медленно движется к невысокому увалу. Пойдут ли дикие олени Тальвавтына в кораль, ведь изгородь они увидят впервые?
Позади табуна полукругом идут загонщики, покрикивая, стучат палками по стволам деревьев, подгоняют отстающих. Передние олени переваливают гребень увала. Если испугаются изгороди, начнется невообразимая паника. Табун повернет обратно, сметая все на своем пути.
В цепь загонщиков включаются все. Мы с Костей идем рядом с Тальвавтыном. Он молчаливо наблюдает за поведением оленей. Пока все спокойно. Поваленные лиственницы с необрубленными ветвями, образующие крылья кораля, не беспокоят полудиких животных. Табун спокойно втягивается в разверзшуюся пасть завала.
Передовые олени благополучно проходят широкие ворота, вступают в первый вспомогательный загон. И только тут замечают изгородь. Секунда растерянности…
Но сзади напирает стесненный табун. Встревоженные передовики устремляются вперед, увлекая за собой массу оленей. Рысью олени вбегают в главный загон. И, понимая, что попали в ловушку, несутся во всю прыть. За ними неудержимым потоком льется табун. Но впереди только крошечная ловчая камера, а дальше пути нет — глухая изгородь.
Вожаки в панике поворачивают назад, табун в растерянности, олени вскидываются на дыбы, бегут по кругу в просторном главном загоне. Вот живой поток хлынул обратно в камеру вспомогательного загона
Поздно! Люди уже задвигают шесты в воротах у самых крыльев. Путь на волю отрезан. Олени поворачивают обратно, образуя водоворот в главном загоне.
— Здорово! — кричит Костя. — Сработал, как часы!
На лицах оленеводов Тальвавтына растерянность, любопытство, недоумение…
Табун кружит в главном загоне. Здесь очень много важенок — светлошерстных, крупных, упитанных, несмотря на зимнее время.
— Здесь и выбирать нечего, — говорит Костя, — ставь метку и выпускай в боковую камеру.
Пора начинать. Загонщики устремляются в главный загон, отбивают первый косяк с полсотни оленей и загоняют в небольшую ловчую камеру. Обезумевшие олени теснятся, лезут друг на друга. Но высокую изгородь не перепрыгнуть.
Костя приносит гремящий мешок и бросает на свою нарту…
— Вот наши метки! — И Костя вытаскивает пригоршню наших «волшебных кнопок». Это последняя новинка института оленеводства — полые пуговицы и бляшки с остриями. Демонстрирую несложную операцию на ездовом олене — пронзаю острием бляшки ухо, надеваю полую пуговицу на острие и сдавливаю…
Щелк! Пуговица намертво скреплена с бляшкой. Не отдерешь от уха. На бляшке выгравирован номер. И кхх!
— Какомэй!
С острым любопытством наши гости рассматривают невиданную метку. Осторожно передают друг другу алюминиевые пуговицы. Тальвавтын прокалывает свой малахай и застегивает кнопку намертво. Шапка идет по кругу. Каждый повторяет несложный опыт.
Полный успех! Теперь все наши гости щеголяют в меченых малахаях. Шумят, смеются. Даже шаманы, отбросив надменную чопорность, веселятся, как дети.
Костя, Тынетэгин и несколько молодых пастухов, набив карманы бляшками, спрыгивают в ловчую камеру, в гущу оленей. Мы с Тальвавтыном оседлали изгородь, будем считать отобранных важенок.
В Камере начинается суматоха. Пастухи Ловят в давке обезумевших важенок, ловко прокалывают ухо острием бляшки. Щелк! И готово! Приотворяют калитку и выпускают меченую важенку в наш загон. Я ставлю точку в блокноте, Тальвавтын кидает спичку в малахай. После конца отбивки мы сличим счет…
Кораль действует безотказно. Люди воодушевлены ритмом слаженной работы. Через десять минут в ловчей камере остаются лишь непринятые олени. Тальвавтын выпускает их в другую калитку, в пустой боковой загон. Загонщики отбивают в главном загоне следующий косяк и загоняют в опустевшую ловчую камеру. И снова суматоха, едва успеваю отмечать в блокноте меченых важенок.
И так целый день. Мечутся олени, люди. Отбивка идет стремительно, времени не замечаем…
Табун в главном загоне тает. А когда стало смеркаться, мы пропустили последнюю партию оленей. Табун разделился на две части. В нашем загоне медленно кружат меченые важенки, в боковом теснится отставшая часть табуна.
— Хорошая твоя изгородь, — говорит Тальвавтын, стирая капельки пота с возбужденного лица. — Сами будем теперь такие делать.
— Подарим тебе кораль, как отобьем всех важенок, — говорит Костя.
Тальвавтын удовлетворенно кивает.
Мы считаем спички в малахае Тальвавтына. Их там 952. В блокноте у себя я насчитал 953 точки.
Шесть суток, почти не смыкая глаз, пропускаем громадные табуны Тальвавтына через кораль и наконец отбиваем последнюю тысячу важенок.
В этот же вечер в пологе Гырюлькая мы составили акт передачи важенок Дальнему строительству. В пологе собрались все старшины Тальвавтына, Они молчаливо наблюдают всю процедуру. Наконец Костя громогласно переводит текст исторического акта — первого торгового документа Пустолежащей земли. Подписываем его, передаем Тальвавтыну. В полном молчании старик ста: вит вместо подписи иероглиф, обозначающий семейную тамгу…
Костя высыпает из кожаного мешка, посреди полога, груду пухлых денежных пачек. Тальвавтын неторопливо складывает деньги в сундук, обтянутый сыромятью, и заполняет его доверху. К нему перекочевывает все содержимое нашего кожаного мешка.
— Много заплатили… — ворчит Костя.
Снимаю с груди и передаю Тальвавтыну ожерелье Чандары. Он сейчас же надевает его на голое,
