рандашного грифеля, прокалывающего листы картона, на который была наклеена фотография. Он отметил части интерьера машины, вонзая карандаш в выступающие части рулевого механизма и приборной панели.
– Воан!
Я обнял его рукой за плечи. Его тело содрогалось перед оргазмом, вдоль его тяжелых бедер скользило, напоминая жест каратиста, ребро левой ладони, словно он собирался сам себя поранить, воздействуя сквозь ткань на возбужденный пенис. Правая рука теребила обезображенную фотографию.
Сделав над собой усилие, Воан выпрямился, откинувшись на мою руку. Он смотрел на покалеченное изображение киноактрисы, окруженной точками столкновений и зонами повреждений, которые он предназначил для ее смерти.
Я неохотно убрал руку с плеча Воана. Его сильный живот был украшен кружевами шрамов. На правом боку из шрамов были отлиты выемки, словно специально для моих пальцев, траектории ласк, проложенные за годы до этого в какой-то забытой автомобильной свалке.
Проглотив слюну, я указал на шрамы, пять зарубочек, очерчивающих неправильный круг под ребрами. Воан без комментариев смотрел на меня, а мои пальцы остановились в паре дюймов от его тела. Его грудь и живот покрывала целая галерея шрамов, а оторванный и неровно пришитый правый сосок был постоянно возбужден.
В вечернем свете мы шли к автостоянке. Вдоль автострады на север, словно кровь в умирающей артерии, вяло двигались машины. На пустой стоянке перед «линкольном» Воана стояло две машины: полицейская патрульная и белый спортивный седан Кэтрин. Один из полицейских рассматривал «линкольн», вглядываясь внутрь через пыльные окна. Другой стоял возле Кэтрин и о чем-то расспрашивал.
Полицейский узнал Воана и жестом позвал его. Решив, что они пришли говорить со мной по поводу моего возрастающего гомоэротиче-ского интереса к Воану, я виновато отвернулся.
Пока полицейский разговаривал с Воаном, ко мне подошла Кэтрин.
– Они хотят допросить Воана по поводу аварии возле аэропорта. Какой-то пешеход – они думают, что это был умышленный наезд.
– Воан не интересуется пешеходами.
Словно сделав выводы из моей последней реплики, полицейские направились к своей машине. Воан провожал их взглядом, подняв, как перископ, голову, словно разглядывал что-то чуть выше уровня их сознания.
– Тебе стоило бы отвезти его, – сказала Кэтрин, когда мы шли к Воану. – Я поеду следом в своей машине. А где твоя?
– Дома. Я не смог бы вынести это движение.
– Лучше я поеду с вами, – Кэтрин всматривалась в мое лицо, словно пытаясь заглянуть за стекло мотоциклетного шлема. – Ты уверен, что можешь сесть за руль?
Ожидая меня, Воан решил надеть рубашку, валявшуюся на заднем сиденье. Когда он снял джинсовую куртку, вечерний свет оттенил шрамы на его животе и груди, созвездие белых холмиков, опоясывающих тело от левой подмышки к промежности. Эти места для пальцев, для сложных половых актов были оставлены машинами, в которых он разбивался специально для моих будущих утех на задних и передних сиденьях автомобилей, для изысканных актов содомии, которые я совершу, следуя от одного места, приготовленного для моей ладони, к следующему.
Мы попали в огромную пробку. От пересечения автострады с Западным проспектом до въезда на эстакаду все полосы были забиты машинами, лобовые стекла источали переплавленные лучи солнца, зависшего над западными окраинами Лондона. В вечернем воздухе мерцали габаритные огни, озаряя колоссальный водоем лакированных тел. Воан сидел, выставив руку из пассажирского окна. Он нетерпеливо щелкал дверной ручкой, постукивал по кузову кулаком. Справа от нас нависала обрывом человеческих лиц высокая стена двухэтажного автобуса, ехавшего из аэропорта. Пассажиры в окнах напоминали ряды мертвецов, уставившихся на нас из галереи колумбария. Колоссальная энергия двадцатого века, достаточная для того, чтобы переместить планету на новую орбиту вокруг более счастливой звезды, была направлена на поддержание этой грандиозной неподвижной паузы.
Полицейская машина, мигая фарами, пронеслась по нисходящей полосе эстакады, вращающийся фонарь на ее крыше хлестал воздух, как синяя плеть. Над нами, на гребне восходящей полосы, два полицейских направляли поток движения прочь от бровки. Предупреждающие треноги, установленные на тротуаре, ритмично вспыхивали «Притормозить… Притормозить… Авария… Авария…» Десять минут спустя, достигнув восточного конца эстакады, мы увидели внизу место аварии. Полосы машин двигались мимо кольца полицейских прожекторов.
Три машины столкнулись на пересечении восточного пандуса эстакады и Западного проспекта. Полицейская машина, две кареты скорой помощи и грузовик техпомощи образовали вокруг места аварии просторный загон. Пожарники и полицейские техники работали с машинами, свет их ацетиленовых фонарей вспыхивал на дверных панелях и крышах. На тротуарах и пешеходном мосту, пересекающем Западный проспект, собралась толпа, зрители плечом к плечу опирались на металлическую ограду. Самая маленькая машина, вовлеченная в аварию, – желтый итальянский спортивный автомобиль – была почти уничтожена черным лимузином с усиленным мостом, который вынесло за разделительную полосу. Лимузин вернулся через бетонный островок на собственную полосу и врезался в стальную штангу дорожного указателя, искорежив радиатор и крыло прежде, чем его, в свою очередь, ударило такси, въезжавшее на эстакаду с Западного проспекта. Лобовой удар в капот лимузина, заставивший такси перевернуться и снова встать на колеса, вызвал боковые повреждения, перекосив кабину и корпус градусов на пятнадцать. Спортивная машина лежала на крыше на разделительной полосе. Команда полицейских и пожарников поднимала ее на бок, извлекая два тела, все еще заключенных в раздавленном салоне.
Возле такси лежала группа из трех пассажиров, с ног до груди укутанных в покрывала. Врачи оказывали помощь водителю – пожилому мужчине. Он сидел, опершись о задний бампер своей машины. Лицо и одежда были запятнаны кровью и напоминали кожу во время какой-то необычной болезни. Пассажиры лимузина все еще сидели в кабине автомобиля, их силуэты едва угадывались за потрескавшимся стеклом.
Мы проехали мимо места аварии, тащась в череде машин. Кэтрин наполовину спряталась за передним сиденьем. Ее глаза спокойно смотрели на отпечатки тормозных путей и петли окровавленного масла, испещряющие привычный гравий, словно хореографическая маркировка сложной битвы, диаграмма покушения на жизнь. Воан, наоборот, высунулся из окна, руки наготове, словно собирался обнять одно из тел. Из какого-то ящика или ниши возле заднего сиденья он достал камеру, которая теперь болталась у него на шее. Его глаза метались по трем разбитым машинам, словно он фотографировал каждую деталь мускулатурой, белыми полосками шрамов вокруг рта, запечатлевал каждый погнутый бампер и сломанную кость в последовательности быстрых гримас и нежданных выражений. Чуть ли не впервые с тех пор, как я встретил его, он был совершенно спокоен.
Под вой сирены по встречной полосе спускалась третья карета скорой помощи. Полицейский мотоциклист пристроился перед нами и замедлил ход до нуля, сигнализируя мне, чтобы я подождал и пропустил карету. Я остановил машину и заглушил двигатель, глядя через плечо Кэтрин на застывшую жестокую сцену. В десяти ярдах от нас стоял разбитый лимузин, тело молодого шофера все еще лежало возле него на земле. Полицейский уставился на кровь, вдовьей вуалью покрывающую лицо и волосы. Три механика работали рычагами и резаками у задних дверей лимузина. Они взломали смятый дверной механизм и отвалили дверь, открывая заключенных в салоне пассажиров.
Два пассажира – розовощекий мужчина за пятьдесят в черном пальто и женщина помоложе с бледной анемичной кожей – все еще сидели на заднем сиденье. Их головы были чуть наклонены вперед, взгляды обращены на полицейских и сотни зрителей, словно эти двое были второстепенными членами королевской семьи на приеме. Полицейский стащил дорожный плед, покрывавший их ноги и талии. Это короткое движение, обнажившее голые ноги молодой женщины и расставленные ступни пожилого мужчины, очевидно, сломанные в лодыжках, немедленно преобразило всю сцену. Юбка женщины закрутилась вокруг талии, ее бедра были расставлены, словно она намеренно демонстрировала свой пах. Левой рукой она держалась за шнурок оконной занавески, белая перчатка была отмечена кровью ее маленьких пальцев. Она слабо улыбнулась полицейскому, как приоткрывшая покровы королева, поощряющая придворного к интимным прикосновениям. Пальто ее спутника было распахнуто, открывая всю длину его черных брюк и
