Он шагнул к кому-то или чему-то, шевелившемуся в тендере, но наткнулся на невидимую преграду.
– Ха-кха, кха, кха, кха, кха, кха! Помнишь, как сегодня утром ты сказал своей доброй женушке, что она ведьмина дочь и что в прежние времена ее бы сожгли на костре?
– Сказал, ну и что?
– А ведь только год как ты женат, Шедрик Малкехи! Постыдился бы, хоть ты и внук палача, – я ведь хорошо помню имя того, кто меня повесил!
В стуке колес Шедрика слышалось: «Ух, ух, ведьмин дух».
– Ну и шум был сегодня утром в старом доме! Как в мое время не могли ужиться две семьи под одной крышей, так и теперь не могут…
– Вот что, миссис, мисс или как вас там, проваливайте, а то сам сброшу с паровоза!
– Не сбросишь, паровоз теперь веду я. Иначе нам не доставить тебя в Ведьмин Лог.
– А я туда не поеду. Кондуктор…
– А я любого кондуктора заколдую, – так что поедешь куда мне надо! Ты сам захотел! Помнишь, как сегодня утром поддержал тестя, – сказал ему, что вздумай тот посадить свою жену со всем ее барахлом на твой поезд, ты выведешь его на закрытый путь и ссадишь у Ведьмина Лога? Что, потешил тестюшку?
«Чух-чу-чу-чух! Ведьмин дух! Ток-то-то-ток! Ведьмин Лог!» – стучали колеса.
«Да захоти я на самом деле отвезти ее туда, – подумал Шедрик, – все равно бы из этого ничего не вышло. Уже как стрелки на разъезде замкнуты – и слава богу! От этой линии и так были одни убытки, а как в Логе завелись ведьмы да народ подался за деньгой в другие края, кому охота туда ездить?» Скрипучий голос звучал где-то совсем рядом, между машинистом и кочегаром, и оба посмотрели вверх, ожидая увидеть над паровозной будкой всадницу верхом на метле; но единственное, что они увидели, было красное перо дыма.
– Мы научим тебя уважать ведьм и женщин, Шедрик Малкехи! Проедешься этой ночью через Лог! Ха- кхакха-кха-кха!
Поезд сделал поворот, и головной прожектор осветил сухое корявое дерево, за которым начинался разъезд. Шедрик потянул за проволочный крюк.
«У-и-и-иии!»
Он думал, что свисток прозвучит презрительно и торжествующе. Так и было в самом начале, когда свисток победным криком пронзил ночь. Потом поезд прогрохотал через переезд, проследовал к стрелкам закрытой линии, каким-то образом прошел через них и повернул на юг. И тогда свисток страдальчески взвыл: «Уай-ай-ай-ай!» Шедрик слышал, как два голоса закатились хриплым смехом, и под жуткое завыванье свистка груженный дровами состав с гривой из окрашенного пламенем дыма понесся вместе с поездной бригадой и двумя ведьмами по заржавелым рельсам, проходившим через покинутый людьми Ведьмин Лог.
А на платформе Подветренная ночной дежурный Бенджамин Уайт в 23.55 проверил свой хронометр по станционным часам и увидел, что те и другие часы показывают одно и то же время. «Где же двадцать шестой?» – удивился он и прислушался, силясь за тиканьем часов и капаньем воды уловить шум приближающегося поезда. Но шума не было.
В 00.05 он снова вышел на платформу, снова прислушался и напряг глаза, ожидая увидеть вдали светлое пятно головного прожектора.
В 00.15 он услышал только крик ночной птицы, донесшийся со второго от станции (так ему показалось) телеграфного столба.
В 00.30, устав от долгого и мучительного ожидания, он жалобно спросил у мыши, присевшей на полу освещенного коридора станции почесать усы:
– Ведь не мог Шед поехать через Ведьмин Лог? Или… поехал? Это все она, проклятая! – простонал он.
В 00.45 Бену начало мерещиться, что из всех темных уголков станции ему корчат рожи привидения. И когда наконец вдалеке послышались какие-то слабые звуки, то уж они успокоить его никак не могли. Ведь никакой уважающий себя поезд не станет скрипеть при движении, как разваливающаяся на ходу телега, тарахтящая по булыжной мостовой, и при этом еще кашлять, свистеть и хрипеть как старые-престарые мехи.
Тому, что под этот пугающий аккомпанемент приближалось к платформе Подветренная, понадобилась целая четверть часа, чтобы покрыть расстояние, которое обычно поезд проходит за две минуты. К концу этой четверти часа любой, увидев приросшего к земле Бена, решил бы, что перед ним каменное изваяние.
То, что наконец подкатило к платформе, вернуло Бенджамина к жизни – к той жизни, которой живут в страшном сне.
Ибо, рассуждал он позднее, когда к нему вернулась способность соображать, мог ли он рассматривать этот «поезд» иначе, нежели как некий фантастический кошмар?
Котел паровоза был смят, его бока раздались в стороны и нависали над колесами. Паровозная труба вытянулась и раздвоилась, и ее обвивали теперь немыслимо вытянувшиеся буфера. На месте будки был корявый, сгнивший внутри эвкалиптовый пень, шишковатый, трухлявый и мшистый. Предохранительная решетка скрывалась под кучей прелых листьев, на которой восседал черный кот с фосфоресцирующими глазами.
Из будки на Бена таращились Шед и его кочегар. Это были два сморщенных тщедушных старичка – похоже, таких деревенщин, что в паровозную будку им и соваться было нечего, разве только в эту вот выдуманную ведьмами.
Взгляд Бена переметнулся к хвосту поезда; но непонятное отсутствие там кондуктора Рока Имдарна его уже ничуть не удивило. Взглядом затравленного зверя Бен снова посмотрел на локомотив.
Из локомотива шел пар, он тяжело дышал и, казалось, потел. Силы его вовсе не были на исходе – напротив, впечатление было такое, что он может двигаться без конца. Исходившие от него серные и
