Бывший компаньон Холлингера, теперь она контролировала целую сеть агентств недвижимости и сферы услуг. Она следила за скорбящими с неослабной, но снисходительной настороженностью, точно комендант тюрьмы с необременительным режимом для преступников, которым смягчили наказание. Словно подмечая мельчайшие детали поведения своих подопечных, она почти непристойно шевелила губами, и я решил, что в ней есть что-то одновременно от солдафона и от бандерши – весьма любопытное сочетание.
Я знал, что она была одним из главных акционеров клуба «Наутико» и коллегой Фрэнка, и уже собрался было представиться, как вдруг она быстро перевела взгляд со скорбящего шведа на опоздавшего. Ее рот исказился в гримасе такого отвращения, что с болезненно искривившихся губ в любую секунду мог облупиться густой слой розовато-лиловой помады.
– Сэнджер? – гневно произнесла она.– О боже, этому человеку хватило дерзости…
Сонни Гарднер угодливо кинулся к ней, застегивая на ходу пиджак, и спросил:
– Хотите, чтобы я его выпроводил, миссис Шенд?
– Нет, пусть сам догадается, что мы о нем думаем. Вот наглец…
Худощавый седовласый человек в шитом на заказ тропическом костюме осторожно переступал по неровной земле, жестикулируя тонкими руками. Он двигался легко, но неспешно, размеренным шагом, не сводя взгляда с разнокалиберных надгробий вокруг. Красивое лицо его было гладким и женственным, а уверенные манеры были под стать сценическому гипнотизеру, но он, несомненно, осознавал враждебность собравшихся на кладбище, расступавшихся при его приближении. Его слабая улыбка казалась почти тоскливой, он то и дело склонял голову, как человек с обостренной чувствительностью, осознающий, что в силу небольших странностей характера он никому не нравится.
Он остановился на краю могилы, сложив руки за спиной. Комья земли посыпались из-под его лакированных туфель. Я подумал, что это шведский пастор какой-нибудь малоизвестной лютеранской секты, к которой принадлежала Биби Янсен, и что сейчас он проводит ее в последний путь.
– Это пастор? – спросил я Гарднера, напряженные бицепсы которого угрожали распороть швы его пиджака.– Как странно он одет. Он будет ее хоронить?
– Говорят, он уже ее похоронил.– Гарднер откашлялся, ища, куда бы сплюнуть.– Доктор Ирвин Сэнджер, психиатр Биби, единственный сумасшедший во всей Эстрелья-де-Мар.
Я прислушивался к стрекоту цикад и наблюдал за скорбящими, которые с разной степенью враждебности сверлили взглядами вновь прибывшего седовласого доктора. Я напомнил себе, что на этом милом пляжном курорте кипят подспудные страсти, хотя на первый взгляд это и незаметно. Элизабет Шенд по-прежнему не спускала глаз с психиатра, всем своим видом показывая, что он не имеет права присутствовать на погребении. Почувствовав себя в полной безопасности под охраной ее злобного взгляда, я поднял камеру и стал фотографировать всех, кто явился на кладбище.
Все молчали, тишину на кладбище нарушали только проезжавшие за стеной машины. Я не сомневался, что мой фотоаппарат пришелся им не по нраву, как и то, что я задержался в Эстрелья-де-Мар. Наблюдая за ними через видоискатель, я вдруг сообразил, что почти все они были на вечеринке у Холлингеров в день пожара. Большинство составляли члены клуба «Наутико» и хорошо знали Фрэнка. Как я с облегчением узнал, ни один не считал Фрэнка виновным в поджоге.
Каждое утро я приезжал в Эстрелья-де-Мар из отеля в Лос-Монтеросе, чтобы продолжать свое расследование. Я отменил командировку в Хельсинки и поговорил по телефону с Родни Льюисом, своим агентом в Лондоне, попросив его отложить выполнение всех остальных поручений.
– Это значит, что вы там что-то нашли? – спросил он.– Чарльз?…
– Нет, ничего я не нашел.
– И все же вы думаете, что уезжать еще рано? Процесс начнется только через несколько месяцев.
– Пусть даже так. Это очень необычное местечко.
– Как и Торки [21]. У вас, должно быть, есть какие-то соображения по поводу случившегося?
– Нет… честно говоря, у меня нет никаких соображений. Тем не менее я остаюсь.
Сопоставляя все факты, которые удалось узнать, я терялся в догадках, почему мой брат, впервые в жизни почувствовавший себя легко и непринужденно, превратился в поджигателя и убийцу. Но если не Фрэнк поджег виллу Холлингеров, то кто тогда это сделал? Я попросил у Дэвида Хеннесси список гостей, приглашенных на ту вечеринку, но он категорически отказался, заявив, что инспектор Кабрера может обвинить в этом преступлении еще кого-то, если Фрэнк откажется от своего признания, а возможно, инкриминирует преступление всему сообществу Эстрелья-де-Мар.
Сестры Кесуик рассказали мне, что бывали на вечеринках по случаю дня рождения королевы на протяжении многих лет. В последний раз они стояли возле бассейна, когда из окон спальни вырвалось пламя, и в панике кинулись к своей машине в числе первых. Энтони Бивис, владелец галереи «Золотой мыс» и близкий друг Роджера Сэнсома, заявил, что попытался выбить большое двустворчатое окно, но вынужден был отступить из-за шквала обрушившейся с крыши черепицы. Колин Дьюхерст, хозяин книжного магазина на Церковной площади, помог шоферу Холлингеров вынести из гаража стремянку, но не успел приставить лестницу, как ее верхние ступеньки мгновенно охватило яркое пламя пожара.
Никто из них не заметил, как Фрэнк проскальзывает в дом со своими смертоносными бутылками эфира и бензина, никто не имел представления, почему Фрэнк мог желать смерти Холлингеров. Я отметил, однако, что из тридцати человек, которым я задавал вопросы, ни один не высказал никакого альтернативного подозрения. Что-то говорило мне, что если бы друзья Фрэнка действительно верили в его невиновность, то намекнули бы, кто же настоящий вероломный убийца.
Эстрелья-де-Мар представлялась мне местом без теней. Все ее прелести демонстрировались столь же откровенно, как голые груди женщин всех возрастов, принимавших солнечные ванны в клубе «Наутико». Безмятежные жители этого красивого полуострова являли собой пример раскрепощения, самопроизвольно возникающего у британцев под воздействием солнечного света. Я уже начал понимать причины, по которым здешние жители не очень-то жаждали, чтобы я писал об их личном рае, поскольку начинал смотреть на этот городок их глазами. Как только мне удастся освободить Фрэнка из тюрьмы, я куплю здесь квартиру и сделаю ее своей писательской резиденцией.
Во многих отношениях Эстрелья-де-Мар была спокойным сельским городком, напоминавшим Англию мифических тридцатых годов, снова возрожденную к жизни и перенесенную на юг, где гораздо больше солнца. Здесь не было ни банд скучающих подростков, ни безликих пригородов, где соседи едва знают друг
