кафетерий, он решает позвонить жене. Проверив временной код разговоров по телефону, он обнаруживает, что для его категории служащих ни сегодня, ни завтра частные разговоры по телефону не предусмотрены. Что ж, он отложит разговор с женой до вечера.
— А если он все же позвонит?
— Ему не удастся опустить монету в автомат, но даже если у него это получится, его жены, работающей, скажем, секретарем, не окажется на месте, ибо она, как все мелкие служащие женского пола, будет где-нибудь пересекать перекресток на красный свет. Именно поэтому ему и не положено сегодня вести с ней телефонные разговоры. Все отлично продумано. Вы всегда знаете, когда вам можно включить или выключить телевизор. А если вам вздумается сделать это не в свое время, то все электроприборы в вашей квартире тут же перегорят. Вас ждет немалый штраф. Да и починка электроприборов обойдется недешево. Экономический статус телезрителя определял выбор программ, и наоборот, так что не могло идти и речи о каком-то принуждении. Ежедневно в телепрограммах давалось расписание, чем вам можно заниматься в этот день: зайти в парикмахерскую, посмотреть фильм, побывать в банке, в коктейль-баре — и все это в рамках предусмотренного для вас времени. В этом случае быстрое и отличное обслуживание вам было гарантировано. Они достигли конца площадки. Перед ними в окружении своих двенадцати молчаливых спутников сияли белым ликом Большие Часы.
— По социально-экономическому признаку население делилось примерно на двенадцать категорий: служащие (синий цвет), профессиональная интеллигенция (золотистый), военные и государственные служащие (желтый). Кстати, странно, что в вашей семье оказались часы с желтым циферблатом. Ведь никто из твоих родителей не был на государственной службе, не так ли? Зеленый цвет — это категория людей, занимающихся физическим трудом, и так далее. Разумеется, допускались и дополнительные деления на подкатегории. Допустим, если мелкий служащий, которого я привел в пример, должен уходить на свой обед ровно в полдень, то старший по чину служащий, имеющий тот же код и входящий в ту же синюю категорию, уходил на обед в 11:45 и имел, таким образом, в своем распоряжении дополнительные пятнадцать минут. В его перерыв улицы были еще относительно свободны, поскольку это было до начала обеденного перерыва всех категорий «синих». Он указал на башню.
— Это и есть Большие Часы. По ним заводились все часы в городе. Главное Ведомство Контроля Времени, своего рода министерство времени, постепенно заняло здание старого парламента, когда его законодательные функции практически сошли на нет. Подлинными хозяевами города стали программисты. Слушая Стэйси, Конрад не спускал глаз с часов, беспомощно застывших на одной минуте после полуночи. Казалось, здесь остановилось само время, и огромные громады домов как бы повисли между вчера и завтра. Если бы удалось пустить в ход главные часы, огромный город ожил бы и его улицы заполнились бы шумной спешащей толпой. Они медленно возвращались к машине. Конрад, оглянувшись, бросил прощальный взгляд на гигантский циферблат с поднятыми вверх стрелками.
— Почему они остановились? — спросил он. Стэйси с любопытством посмотрел на него.
— Разве я недостаточно хорошо объяснил все?
— Что вы хотите сказать? — переспросил Конрад, оторвав глаза от часов, глядящих на площадь. Нахмурившись, он посмотрел на Стэйси.
— Разве не ясно, какой была жизнь у всех этих тридцати миллионов, кроме, разумеется, каких-то единиц? — воскликнул тот. Конрад пожал плечами. Он давно заметил, что большинство часов на площади были с синими или желтыми циферблатами. Следовательно, площадь была цитаделью главных государственных учреждений. Отсюда шло все управление.
— Это была хорошо организованная жизнь, куда лучше теперешней нашей, — неожиданно заключил Конрад, которого больше интересовало то, что он видел вокруг, а не рассуждения Стэйси. — Лучше иметь право пользоваться телефоном один час в день, чем вовсе не иметь такого права. Когда в стране чего-то не хватает, всегда вводится нормирование. Разве не так?
— Но это была жизнь, когда не хватало практически всего. Тебе не кажется, что есть предел, после которого уже нельзя говорить о достоинстве человека! Конрад рад хмыкнул.
— В том, что я вижу вокруг, достоинства хоть отбавляй. Эти дома простоят еще тысячу лет. Сравните, как, например, живет мой отец. И вообще, вдумайтесь в красоту всей этой системы, точной, как часовой механизм.
— Вот именно, механизм, — мрачно изрек Стэйси. — Здесь так и лезет в голову сравнение с винтиками машины. Ежемесячно Ведомство Контроля составляло регламент жизни своих сограждан, публиковало его в прессе, высылало каждому на дом. Поскольку Конрад продолжал смотреть по сторонам, Стэйси повысил голос.
— В конце концов терпение лопнуло, произошел взрыв. Знаменательно, что в индустриальном обществе каждые сто лет происходят социальные революции, возглавляемые прогрессивной социальной силой. В XVIII веке это был городской пролетариат, в XIX-м — ремесленники, в последней революции эту роль взяли на себя «белые воротнички». Маленький конторский клерк, живущий в современной малогабаритной квартире, фактически кредитовал экономическую систему, которая лишила его всякой личной свободы и свободы волеизъявления… — он внезапно умолк. — В чем дело, Конрад? Конрад напряженно вглядывался в одну из боковых улиц. После некоторого замешательства он почти небрежно спросил:
— Как приводились в действие все эти часы? С помощью электричества?
— В большинстве случаев, да. Но некоторые из них имели механический завод. А что?
— Я подумал… как же обеспечивался непрерывный ход всех этих часов? — Конрад отстал и плелся уже позади Стэйси, то и дело поглядывая то на свои часы, то куда-то налево. Там, в одной из боковых улочек на домах было особенно много, не менее трех десятков, часов. Они были такие же, как и те, что он видел здесь повсюду, лишь с одним отличием. Одни из них шли. Часы висели в центре портика из темного стекла в правом углу одного из зданий, и на их синем выцветшем циферблате стрелки показывали ровно 15:15, столько же, сколько было на часах Конрада. Он собирался было окликнуть Стэйси и сказать ему об этом странном совпадении, но в это мгновение минутная стрелка на циферблате дрогнула и передвинулась еще на одно деление. Сомнений не было, кто-то завел часы. Даже если предположить, что чудом не севшие батарейки продолжали питать ходовой механизм все эти тридцать семь лет, то как объяснить поразительную точность часов? Идущий впереди Стэйси продолжал свой рассказ:
— У каждой революции есть свои символы угнетения… Часы остались позади. Нагнувшись, чтобы завязать шнурок, Конрад краем глаза взглянул на них — минутная стрелка передвинулась еще на одно деление и ее горизонтальное положение было уже нарушено. Часы шли. Он вслед за Стэйси направился к машине, уже почти не слушая, что тот говорит. Но не дойдя до нее шагов десять, Конрад вдруг круто свернул и в несколько прыжков пересек улицу, устремившись к ближайшему небоскребу.
— Ньюмен? — услышал он крик Стэйси. — Вернись! Но он уже был на противоположном тротуаре и бежал между бетонными колоннами дома к стеклянной шахте лифта. На секунду он оглянулся и увидел, как Стэйси торопливо садится в машину. Послышалось урчание заводимого мотора, затем его ровный гул, но Конрад уже обогнул здание, вбежал в переулок и из него в боковую улицу. Он услышал, как набирает обороты мотор, громко хлопнула дверца и Стэйси дал полный газ. Едва Конрад успел свернуть в боковую улицу, как догонявшая его машина была уже в тридцати футах от него. Стэйси вырулил на тротуар и ехал прямо на беглеца, то резко тормозя, то отчаянно сигналя, стараясь напугать юношу. Машина была уже рядом и чуть не задела Конрада краем капота, но он отскочил и, увидев перед собой узкую лестницу между домами, ведущую на первые этажи, в несколько прыжков одолел ее и очутился на площадке перед высокими стеклянными дверями. За ними были длинный, идущий по фасаду балкон и пожарная лестница на верхние этажи. Она заканчивалась, как он убедился, где-то на пятом этаже у открытой террасы кафетерия, соединяющей этот дом о соседним. Он слышал бегущие шаги Стэйси. Стеклянная дверь оказалась запертой, и он, сняв со стены огнетушитель, ударил им в среднее стекло. На плитки пола и ступени лестницы со звоном посыпались осколки, Конрад выбрался на балкон, добежал до лестницы и стал быстро взбираться по ней. Лишь с высоты третьего этажа он, наконец, решился глянуть вниз и увидел запрокинутое лицо глядевшего на него Стэйси. Быстро захватывая руками перекладины, Конрад взбирался до тех пор, пока не достиг террасы кафетерия. Здесь в беспорядке валялись опрокинутые столики и стулья, обломки канцелярских столов, видимо, сброшенных с верхних этажей. Двери, ведущие в помещение, оказавшееся задом ресторана, были широко распахнуты, на полу — огромная лужа дождевой воды. Перебравшись через
