Диверсант

достаточно быстро. Павлов этого не делал и офицеров связи не присылал. Вот и результат.

А дальше события развивались так. «Когда попытки поднять бригаду в атаку ни к чему не привели, — вспоминал Хаджи Мамсуров, — я поехал в полевой штаб Центрального фронта и застал там командующего — дряхлого испанского генерала Пасаса, а также наших советников — Мерецкова, Кулика, Воронова, пребывающих в благодушном настроении, видимо в результате успешно начатого наступления.

Но самое удивительное, что в штабе я увидел Павлова. Он был в изрядном подпитии, все в той же петушиной форме испанского генерала, оживленно беседовал с Пас асом.

Я подошел к ним с намерением сообщить Павлову о результатах огневых налетов его танковой бригады и срыве наступления. Но заговорить удалось не сразу. Дмитрий Григорьевич по-русски упорно объяснял ничего не понимающему Пасасу, что он — генерал Павлов, повторяя это в разных вариациях.

Увидев меня, Пасас спросил, что он говорит. Я ответил, что командир танковой бригады представляется ему, как командующему Центральным фронтом.

Пасас наконец понял — разодетый в золото генерал носит имя Пабло. Он улыбнулся и сказал, что его любимый святой — Павел и поэтому ему приятно познакомиться с замечательным генералом Пабло. При этом он не забыл упомянуть, что святой Павел тоже любил вино, явно намекая на подвыпившего Павлова.

Моя попытка обратиться к Дмитрию Григорьевичу не удалась, и я рассказал, что произошло с вводом в бой 14-й интербригады, стоявшему здесь же Кулику. Тот только развел руками.

Наконец Павлов отпустил измученного старика, и я поведал эту историю Дмитрию Григорьевичу. Он возмутился и стал все отрицать. Более того, заявил, что сейчас два его танковых батальона ведут бой в населенном пункте Махадаонда. Говорил так убедительно и напористо, что не поверить было нельзя.

Однако, каково же было мое удивление после возвращения в бригаду. Передовые подразделения оказались там же, где я их оставил, — залегшими под огнем врага у Махадаонда. Танки Павлова стояли где-то в тылу передовых подразделений и вели редкий огонь по селению, в котором к тому времени уже сосредоточились пять батальонов испанских фашистов с итальянскими танками 'Ансальдо'.

Словом, начавшееся первое контрнаступление республиканцев в районе северо-западнее Мадрида, было сорвано Павловым, который, видимо, даже и не понимал всей глупости и преступности действий».

Так завершилась их вторая встреча. Потом будет третья, четвертая… Опять в Испании, в Москве в Академии имени М. В. Фрунзе, в Ленинграде во время советско-финской войны. И всюду Павлов оставался самим собой.

Встретив однажды Мамсурова в штабе округа, он с этакой бравадой спросил: не хочет ли Хаджи войти в Хельсинки на его танке? На что Мамсуров, в ту пору командир особого лыжного отряда, ответил вопросом: «А не хочет ли Павлов прокатиться с ним на лыжах?» На том и расстались.

…Маршал Шапошников оказался прав. После ареста командующего Павлова и генералов обстановка в штабе ухудшилась. Возросли нервозность, неуверенность, страх.

3 июля штаб Западного фронта переехал под Смоленск. Ворошилов возвратился в Москву.

Но по его приказу особая группа Мамсурова еще оставалась в районе Могилева, готовила партизан- диверсантов и отправляла их в тыл, на территорию, захваченную противником.

Закончив работу, разведчикам предстояло убыть в штаб Западного фронта. Ворошилов лично отдал приказ наркому внутренних дел Белоруссии Цанаве выделить охрану и машины для переезда особой группы.

Однако после возвращения с задания в установленном месте не оказалось ни охраны, ни машин. Разведчики ждали всю ночь, не веря, что нарком Цанава наплевал на приказ маршала Ворошилова и их попросту бросили.

Спас положение предусмотрительный Туманян. Он оставил свою машину в другом месте, и шофер Лаппо, который оказался дисциплинированнее и порядочнее наркома, вывез разведчиков из-под удара наступавших фашистских войск.

5 июля 1941 года особая группа разведуправления прибыла в штаб фронта. Обстановка была угрожающей. Мамсуров так и не смог понять, кто теперь командует фронтом. Командовали все, кто находился здесь — Тимошенко, Мехлис, Буденный, Еременко. Это создавало путаницу, неразбериху. Начальники рангом пониже, приехавшие вместе с маршалами, тоже руководили, в основном угрожая направо и налево расстрелами. Однако такие методы только усугубляли ситуацию.

Смоленск сильно бомбила немецкая авиация. Центр города был разрушен, горел. На улицах трупы женщин, детей.

Вечером, когда стих очередной налет фашистов, Мамсуров, Туманян и Троян встретились с Михаилом Мильштейном, который был назначен заместителем начальника разведки Западного фронта. Особая группа «передавала дела» фронтовым разведчикам.

Они говорили, что Смоленск — это последний рубеж отступления. Здесь фашистам уготована смерть.

Вдруг во время разговора неожиданно началась отчаянная стрельба зениток. Оказалось, прилетели два наших самолета. Это было странно, поскольку во время немецкого налета зенитная артиллерия молчала. В штабе фронта поднялась тревога. Из окна штабного барака выпрыгнул известный военачальник, которого хорошо знали разведчики. Он вывихнул ногу, и его под руки увели в санчасть.

На следующий день Мамсуров увидел его с костылями. На груди военачальника появились две ленточки — золотая и красная, обозначавшие тяжелое и легкое ранение. Эти отличия были введены накануне.

С удивлением смотрел Хаджи-Умар на костыли, отглаженную щеголеватую гимнастерку, знаки ранения, полученные при прыжке из окна штаба. Этот военачальник чем-то напоминал ему командарма 1 ранга Павлова. Только, пожалуй, Павлов был честнее и умнее.

Через два дня в штаб фронта из Москвы пришла шифрограмма: Мамсурову, Туманяну, Трояну следовало немедленно убыть в столицу, а оттуда — в Ленинград для организации партизанского движения на Северо-Западе.

Жаль было покидать Западный фронт, где за первые две недели войны столько пережито и где, казалось, решалась судьба Родины.

Впереди был Ленинград. Война разгоралась… Четвертая война Мамсурова.

А все начиналось в 1918 году… с пропавшего буйвола, когда пятнадцатилетний Хаджи пас хозяйский скот.

Уходили в поход партизаны…

Хаджи выбежал в сад. Обида душила его. Внутри все клокотало. Отец, родной отец, накричал на него, да еще дал пощечину. В их семье воспитание было строгое, горское, к сыновьям относились особенно сурово. Сколько помнил себя Хаджи-Умар, никогда отец не говорил ему что-либо с улыбкой. Он всегда оставался серьезен и требователен. К этому привык Хаджи, но чтоб ударить?…

Он плакал от обиды, от несправедливого отношения к нему.

А всему виной кулики… С самой весны, когда трава в Осетии буйно идет в рост, Хаджи пас кулацких буйволов. В тот июньский день ему стало плохо, сильно болел живот. Это потом, с годами, он поймет, что у него случился приступ аппендицита.

Он не мог идти, падал на землю. Потом вновь поднимался. От жары, назойливых мух буйволы разбрелись в разные стороны, а когда пришла пора их собирать, Хаджи не досчитался одного буйвола.

Разгорелся скандал. Кулаки приехали в их дом требовать выплату за утерянного буйвола. Соседи