На третий день вечером Нина Николаевна спросила, куда Леля хочет итти работать.
Леля обрадовалась. Работать ей хотелось. И утром следующего дня она пошла на трикотажку.
Теперь дни стали будто еще лучше. Друзья в Москве не знали, где Леля. Она решила пока им не писать, Посмотреть, что выйдет из этой жизни. Она все еще не верила, что выйдет толк. Дали ей работу на одноигольной машине, обещали перевести потом на двухигольную.
Говорили, что скоро будет заседать конфликтная комиссия. Леля решила пойти. Ее и Нина Николаевна позвала:
— Леля, сегодня вечером приходи на конфликтную.
Леля пошла.
Разбирали скучные незначительные конфликты. Кто-то влез в чужую тумбочку, стащил кусок сахару, рылся в вещах.
Воровки рассказывали про воровок, какие они сделали проступки. В президиуме сидели тоже воровки, и они разбирали все дела. Но тут же сидели и Нина Николаевна и Богословский — дядя Сережа. И воровки, не стесняясь никого, будто даже радуясь, что могут при чужих рассказывать о всяких мерзостях, срамили и обличали подруг. Леле все хотелось крикнуть: «Замолчите, проклятые, тут чужие, лягавые! Разве мы не можем сами проучить? Кто вас за язык тянет? Перед кем выслужиться хотите?»
Уйти ли сейчас же, прямо с собрания, или поговорить начистоту со всеми в спальне, высказать, что она о них думает, и тогда бросить коммуну?
И тут встала Бесфамильная, воровка с большим стажем, и вдруг сказала:
— Товарищи, а у меня есть еще один вопрос, но посурьезнее: это относительно пьянок. Я ставлю вопрос о Шурке Кузьминой. Она из Москвы вчера приехала опять выпивши.
Леля вскочила и, с силой расталкивая подруг, выбежала из комнаты. Нина Николаевна посмотрела ей вслед без всякого удивления.
Леле все ясно и просто было в домзаке, ясно и просто представляла себе Соловки, но коммуна вывернула вдруг весь воровской мир наизнанку, и Леле показалось, что дальше итти некуда. Это то самое поганое место, которое для честного вора хуже смерти.
Леля в спальню пришла поздно, когда все спали.
— Набегалась? — спросила ее Бесфамильная. — Настрадалась, девушка? Это полезно. С каждым человеком должно такое произойти.
— А ты разве человек? Откуда тебе знать, что со мной делается?
— А как же? Ты думаешь, мы не бегали? Ты думаешь, со старой жизнью легко рвать? Нет, милая, еще помучаешься.
Бесфамильная повернулась на постели и затихла.
— Что ты, как ворона, каркаешь? Мне мучиться? Я здесь не останусь!
Леля кричала на всю спальню.
Просыпались девчата.
Шурка Кузьмина спросонья спросила:
— А куда пойдешь?
— И ты, и ты с ними! — обозлилась Лелька. — И тебе не стыдно?
— Чего? — совсем проснулась Шурка. — Что пила? Стыдно! Мне дядю Сережу стыдно. Он уж сколько раз меня просил!
— Просил! — передразнила Лелька. — Скажите пожалуйста, он ее просил! А ты его слушаешь!
В комнату вошла Нина Николаевна. Она еще не ложилась. Кофточка была застегнута, и вязаная шапочка не снята с головы.
— Не шуми, Леля, — остановила она, — спи и другим дай спать. Завтра работать. А если взволнована чем-нибудь, спать не можешь — иди ко мне.
— Я спать буду! — отрезала Леля и, не раздеваясь, кинулась на постель.
Отношения с девчатами портились не по дням, а по часам. Все свободное время Леля проводила где-нибудь вне общежития. Девушки раздражали ее. Особенно она ненавидела тех, которые приехали вместе с ней. Они уже обживались, шептались по углам, называли имена каких-то парней, хихикали, навивали челки, пудрились.
«Вот они, воровки! — думала Леля. — Показали им мужиков и хватит! Мажутся, поют, пляшут».
С Ниной Николаевной Леля не разговаривала вовсе. Она и девчонок презирала больше за то, что они перед воспитательницей как будто заискивали. Леля была уверена, что они наушничают.
«Сплетницы! Предательницы!»
Леля перестала с ними разговаривать. Уйти из коммуны она еще не решалась. Ее останавливал страх — а вдруг все-таки следят, сразу схватят и в Соловки. Она аккуратно ходила на работу, не пила — впрочем, она и раньше пила не часто. Только с людьми разговаривала грубо и насмешливо.
В Москву Леля написала, сообщила, где она находится, и, когда ее приехали навестить, она отвела душу. Она рассказала о коммуне, о тех, кто в ней живет и что она, Леля, о них думает.
Приезжие из Москвы слушали Лелю относительно спокойно:
— А ты что хотела? Коммуна — не шалман! Разве ты не знала, куда шла?
Леля и с ними поругалась. На прощанье она только и сказала:
— Пришлите мои вещи и деньги, которые еще остались.
Деньги ей прислали по почте. Денег было сто рублей. Повестку Леле вручили в конторе. Она обрадовалась: с деньгами легче пуститься в путь. На почте денег не выдали, сказали, что надо будет повестку заверить в коммуне. Леля побежала обратно. Она попросила Нину Николаевну получить деньги и, не раздумывая, подписала доверенность.
Она уже строила планы: куда поедет, с кем будет «бегать», отдала в починку туфли. Прошло три дня, а денег Нина Николаевна ей не отдавала. Леля спрашивала каждый день. И всегда один ответ: «Не было времени, получу, куда тебе спешить?» «Куда спешить? — подумала Леля. — А что мне тут торчать?»
Потом Нина Николаевна деньги получила и все же выдала Леле только пять рублей.
— Тебе больше не надо, у тебя все готовое. Ты новенькая, мы тебя еще не знаем! Не проверили!
— А вам какое дело? — кричала Леля. — Если коммуне нужны мои деньги, пусть возьмут. Чорт с ними. Я могу больше достать!
— Коммуне твои деньги не нужны, но и тебе сразу столько не нужно.
Лелю взорвало:
— Позвольте мне знать, сколько мне нужно. Может, вы привыкли на пятачки жить, а я нет.
Нина Николаевна пожала плечами, а денег все-таки не дала.
Общежитие собиралось переезжать в новый дом. Девчонки гладили простыни и белые пикейные одеяла. Леля была равнодушна ко всей этой суетне: «Плевать на новый дом! Мне в нем все равно не жить!»
И когда надо было перебираться, Леля свернула кое-как в узел постель, сложила чемодан и вместе с остальными потащилась к новому дому. Ее не радовали ни свежие стены, ни промытые стекла, ни длинные коридоры, ни теплые уборные: «Тоже, обрадовались, эка невидаль!»
— Ты будешь спать тут, Леля!
Леля машинально бросила узел с постелью и только потом посмотрела на свою кровать. Кровать стояла второй от двери, на самом ходу.
— На тычке? Меня, старую воровку, кладут спать на тычке? Леля, схватив тумбочку, со злобой гулко опустила ее на пол.
— Эх, чтоб ей гроб такой на том свете! — пожелала она от всего сердца Нине Николаевне.
Та молча стояла в дверях. Леля даже не оглянулась. «Чорт с ней, пусть лопает!»
Леля кое-как накрыла постель. Она решила твердо, что сегодня же уйдет из коммуны.
Девчонки побежали в старый дом за какими-то столами. Они даже не позвали Лелю, и это ее обозлило: «Что я, хуже их, что ли?»
В спальне осталась она одна. «Не все ли равно, в каком углу спать», подумала Леля.
В комнату вошла Нина Николаевна.
— Леля, вот тебе из МУУРа прислали, — и она отдала ей бумажку.
