свидетели его воровского прошлого, и Забалуев был принят. Здоровенный, кряжистый детина с огромными руками и развалистой походкой, с крупными веснушками на грубом, точно вырубленном из камня, лице — он производил впечатление умственно недоразвитого человека. Он был тих, задумчив, исполнителен, но доверчивость его и рассеянность не имели границ.
Однажды его послали в Костинский сельсовет узнать, не найдется ли желающих возить в коммуну строительный материал. По дороге ему встретился крестьянин из села, расположенного от коммуны километров за десять. Разговор между ними начался с того, что встречный попросил закурить. Забалуев щедро отсыпал попутчику махорки, узнал, откуда он, и сам принялся рассказывать о коммуне, о своем прошлом. Собеседник не оставался в долгу и поведал хозяйственные свои нужды. Разговор тек спокойно и непрерывно; опомнился Забалуев лишь у околицы незнакомого села, когда отмахал с крестьянином все десять километров.
— Что же это я заговорился как, — спохватился Забалуев и спокойным шагом направился обратно.
Нередко приятели пользовались его недостатками ради личных выгод и развлечений. Они заставляли его вне очереди выполнять дежурства по хозяйству, гоняли по коммуне с мелкими поручениями. Некий шутник отвел его в лес, поставил на дороге и приказал:
— Пойдет здесь, Ефим, женщина с узлом, ты ее забери и доставь в управление — так приказано.
Ефим ждал до вечера. Прошло за это время несколько женщин, но е пустыми руками. В сумерках уже показалась прохожая, но все-таки не с узлом, а с чемоданом. Исполнительный парень повел ее на всякий случай в коммуну. Хорошо, что встретился один из воспитателей, он извинился перед женщиной и велел отпустить ее. А виновника грубой шутки Забалуев так и не назвал, приняв взыскание на себя.
Вдруг этот послушный, тихий парень жестоко напился, разбил в спальне окно. Усилиями нескольких человек силача едва удалось водворить в один из классов: там он продолжал буянить, поносил невозможными словами руководителей коммуны, грозился сжечь дом. Конфликтная комиссия решила поставить Забалуева перед судом общего собрания. Предполагался суровый приговор.
Накануне общего собрания Забалуева позвал к себе Богословский и стал разговаривать с ним в присутствии нескольких активистов, среди которых был и Накатников.
— Ты же непьющий, — сказал Богословский.
— Нет.
— Ас чего напился?
— Так, — односложно ответил Ефим.
— Тебе коммуна зло причинила?
— Врать не буду на коммуну.
— А зачем сжечь ее собирался?
— Ожег бы, только спичек не было.
Ответы Забалуева при внешней анекдотичности их носили характер невеселый. Богословский продолжал расспрашивать:
— За что воспитателей бранил?
— Не помню.
— Чем я тебе не понравился?
— Так…
На первый взгляд — перед болшевцами сидел закоренелый преступник, прикидывающийся простачком. Казалось, он просто издевался над спрашивающим. Чем скорее избавится от него коммуна, тем лучше. В таком, примерно, духе и собирался уже высказаться Накатников…
Богословский вызвал всех, кто жил с Забалуевым, и долго их расспрашивал… Выяснилась неприглядная картина, как мало-помалу шутки над простодушным, неумеющим постоять за себя парнем незаметно для самих шутников перешли в форменную травлю. Различными проделками Забалуеву мешали спать ночью, ему портили за обедом пищу. Из человека сделали забаву, игрушку.
На собрании было решено наиболее ярых «затейников» подвергнуть взысканию. Забалуева послать к Накатникову на механический завод и обязать Накатникова научить Забалуева хорошо работать.
Забалуев доставил Накатникову немало хлопот. Он туго воспринимал то, чему его учили. И когда Накатников, вышедший из терпения, готов был ругаться, кричать, он вспоминал внимательность Богословского, его упорное стремление вникнуть и оценить все обстоятельства и детали — и брал себя в руки. Через год Забалуев считался хорошим рабочим.
Новые партии, прибывающие из домзаков или из Соловков, на вокзале встречал оркестр. Шествие в коммуну превращалось в торжество. Вновь прибывшие распределялись по общежитиям и мастерским. С одной из новых партий в коммуну пришел Валерий Зыбин.
Сын врача, довольно развитой, Зыбин относился ко всему с усмешкой и никого в коммуне не уважал. В прошлом Зыбин торговал «на фармазона» бриллиантами, а восемь лет заключения получил за продажу Нефтесиндикату его же керосина.
Работать он не хотел, а когда увидел, что в коммуне нельзя не работать, пожелал стать ночным сторожем,
— Ты же культурный человек! — удивился Каминский, работавший в бюро актива.
— Это мое дело, — ответил Зыбин уклончиво. И добавил посмеиваясь: — Работа удобная — сидеть по ночам, думать.
Как-то вечером Каминский вошел в спальню. Подушки на кроватях были аккуратно взбиты. Ночная смена ушла на работу. Двое ребят спали, уютно завернувшись с головой в одеяла.
Валерий валялся на постели, закинув ноги на спинку железной кровати, и курил.
— Добро пожаловать, — иронически кивнул он Каминскому и принужденно улыбнулся.
— Где Иванов? — спросил Каминский, называя первую вспомнившуюся фамилию.
— На работе.
— А ты почему здесь валяешься?
— Думаю! — развязно ответил Валерий.
— Полезное занятие, — усмехнулся Каминский. — Ну, а о чем же ты думаешь?
— Да вот, с чем будут котлеты завтра — с картошкой или с макаронами?
— Интересная мысль.
— Интересная, — мрачно согласился Валерий и с напускным равнодушием выпустил кольцо табачного дыма.
— Отчего сидишь дома?
— Захотелось поговорить с тобой, — насмешливо сказал Валерий, — знал: не выйду на работу, пожалуешь ко мне б гости.
— Значит, нянька требуется, — отметил Каминский.
— Нянька? — Валерий неожиданно вскочил с кровати. — Все вы няньки! Ходите тут, мешаете жить! Не смыслите ни черта! Строители! Построили десять домов в лесу! Подумаешь, Нью-Йорк! А, может, мне скучно!
«Кричит, — подумал Каминский довольно, — парень не так уж плох».
Валерий швырнул окурок в угол:
— Ходят по пятам! Опекают!.. Не упади! Не ушибись! Не пей!.. Бай-бай!.. Окурок бросил — небось, скажешь «подними».
— А конечно, надо поднять… Не хлев, — спокойно сказал Каминский.
Крик разбудил одного из спавших ребят. Он высунул голову из-под одеяла и сонным голосом заворчал:
— Звонарь! Дай спать!..
— Даже поорать человеку не дадут! — сказал Валерий с горечью и лег ничком на кровать.
Каминский ушел.
Несколько дней подряд он думал о Зыбине. Как зажечь этого опустошенного парня?
Конечно, можно было вызвать его на конфликтную комиссию и хорошенько взгреть, но Зыбина это
