— И тебя никто не стережет?
— Как видишь.
— Ну, а что же ты не уходишь отсюда?
— А разве здесь плохо?
Мать еще раз оглянулась и шопотом спросила:
— Здесь одни воры живут?
— Бывшие воры, их жены и дети.
— И много их здесь… воров-то?
— Да около трех тысяч…
Мать никогда не предполагала, что на белом свете так много жуликов. Ей всегда казалось, что только она одна несчастная мать. И она опять сняла свою косыночку и поплакала… Потом спросила:
— Коля, а почему тебя клубником зовут?
Она делалась все словоохотливее, и Николай, чувствуя ее радость, хотел сразу искупить все огорчения, которые он доставил ей.
— Я заведующий клубом, мама.
Он знал, что всех заведующих, чем бы они ни заведывали, мать уважала, считая их должность самой высокой. Но сейчас ей было непонятно, как вора можно допустить на такую должность. Она хотела спросить об этом сына, но подумала, что он, пожалуй, обидится за этот вопрос. А у нее к нему большая просьба. В коммуну ее послал Костя, бежавший из Соловков. Теперь он скрывался в Москве и хотел опять попасть в коммуну. «Поезжай, попроси Колю, — сказал он матери, — он похлопочет за меня». Мать жалела Костю так же, как в свое время и Колю. Но теперь, увидев, откуда он ушел, она рассердилась. «Стыдно и хлопотать за такого дурака», подумала она, с гордостью поглядывая на сына.
Николай рассказывал, как он вначале работал на заводе, потом учился на курсах.
— У меня здесь и жена живет, — говорил он, — пойдем, я тебя познакомлю с ней.
И он повел мать на трикотажную фабрику, по дороге показывая ей коммуну.
— Это наша поликлиника, — говорил он, — а вот фабрика-кухня, зайдем-ка, мать, я тебя покормлю.
И мать ходила за ним, умиленная, гордая.
— У вас и церковь есть? — спросила она, показывая на радиоузел.
Коля объяснил ей, что здесь когда-то была деревня Костино, но коммуна, разрастаясь, оттеснила ее, а церковь осталась в наследство. И он повел мать на колокольню, где жарко тлели усилительные лампы, дрожали стрелки манометров.
И когда они вышли на волю, то мать долго стояла и слушала, как кричал громкоговоритель.
Они заглянули по пути в ясли для детей болшевцев.
— Эти не будут знать беспризорности, — сказал Николай.
Маруся заведывала складом на трикотажной фабрике. Здесь на полках лежали голубые, синие и золотисто-зеленые джемпера и свитеры с рисунками в клеточку, в полосочку и с разводами. Шелк лоснился, краски горели, как полевые цветы. И мать, увидев такое богатство, только всплеснула руками. Но больше всего ее удивляло, что воры, делая такие красивые вещи, не крали их. Потом Николай отвел мать на квартиру во вновь отстроенном корпусе для семейных:
— Ты приляг, отдохни, а я сбегаю в клуб.
В комнате стоял диван. Кровать была покрыта голубым тканьевым одеялом. Гардероб высокий, с зеркальной дверкой. В углу на маленьком столике в груде книг и журналов стоял телефон.
— Живет, как заведующий! — сказала мать, а когда вдруг зазвонил телефон, то она испугалась и несколько минут простояла, не шевелясь, точно боясь, что кто-то заметит ее и рассердится, что она не взяла трубку.
«Пустая голова, — подумала она опять сердито про Костю, — от какой жизни ушел».
Вечером за чаем мать как бы невзначай сказала:
— Костя-то у нас очень мается!
Николай, зная, что брат сбежал из Соловков, сказал:
— Пусть горюшка хватит. Умнее будет.
— Определи его в коммуну, — попросила мать.
— У нас не проходной двор.
— Правда, правда, — согласилась мать. — От какой жизни, дурак, ушел. А ты все-таки похлопочи за него… Хочется хоть перед смертью порадоваться на вашу жизнь.
Николай пожалел мать.
— Передай Косте, — сказал он, — если он бросит воровку-жену и тещу Каиншу — тогда похлопочу!
Мать осталась ночевать. Перед сном Маруся показывала, какие они нажили вещи, рассказывала, как они хорошо живут.
— Мы вдвоем-то полтысячи зарабатываем, — говорила она матери, и та впервые за долгие годы уснула счастливой.
Проснувшись ночью, она увидела, что сын еще не спит. Он сидел, читал и писал.
«Коля, пожалей себя, от книжек — говорят люди — с ума сходят», хотела привычно сказать старуха, потом задумалась, посмотрела на телефон, на согнутую спокойную спину сына, вздохнула и не сказала ничего.
Десятилетие
Болшевская трудкоммуна праздновала 12 июня 1935 года свое десятилетие. Это не первый праздник в Болшеве, когда сияют чистотой комнаты, цехи, улицы, когда плещутся алые стяги и яркие кумачевые полотнища, когда особенно подтянуты и веселы коммунары.
И все же этот праздник отличался от всех, какие были в коммуне прежде.
Этот день был знаменателен не только для небольшой сравнительно кучки коммунаров-выпускников и даже не только для руководителей и организаторов Болшевской коммуны. Девять лет — большой срок, вполне достаточный для того, чтобы на опыте твердо убедиться, что трудовое перевоспитание бывших правонарушителей — вполне проверенный и дающий отличные результаты социалистический способ перевоспитания людей, искалеченных буржуазным обществом. Праздник 12 июня был еще одним торжеством идеи Маркса-Ленина-Сталина, приложенной к делу трудового воспитания.
Утром 12 июня каждый болшевец, разворачивая свою газету — она в этот день вышла на 20 страницах, — читал приветствия всесоюзного старосты М. И. Калинина, руководителя Коминтерна Г. Димитрова, Н. К. Крупской, М. Горького, С. М. Буденного. Коммуну приветствовали в этот день ВЦСПС, МК комсомола, Центральный совет Осоавиахима, «Известия».
Коммуна имеет друзей во всем мире. Ее книга для записи впечатлений заполнена восторженными отзывами представителей рабочих и интеллигенции почти всех стран.
Старый друг коммуны Анри Барбюс поздравил ее в этот день письмом.
Гости начали прибывать в коммуну с утра.
Ученые, писатели, артисты, художники, журналисты, рабочие-ударники, приглашенные на небывалое торжество, удивляются на каждом шагу. В сопровождении дежурных с красными повязками на рукавах они гуляют по широким улицам коммуны.
Они внимательно осматривают прекрасно оборудованные цехи, заходят в комнаты семейных коммунаров, заглядывают в общежития, в учебный комбинат.
Хорошо встречала гостей коммуна. Празднично украшен городок. Интересно организована выставка.
Выставка — лучшее вступление к отчету за десять лет. А торжество несомненно носило отчетный характер.
Многоэтажные здания, выставка картин в учебном комбинате, наконец, сами коммунары —
