того, как одолели удвоенную порцию обеда, качали в знак благодарности дядю Павла, тоже отяжелевшего от еды.
Штат кузницы пополнился Борисовым и Умновым. Борисов во время работы норовил быть поближе к мастеру, толкался у горна и наковальни. А Умнов свой приход ознаменовал изобретением. Ему поручили «дуть». Он дергал веревку, привязанную к рукоятке, развалясь на куче угля. Меха тяжело дышали.
Не дремал и дядя Андрей. Он было исчез куда-то, но когда к дому коммуны подъехала военная повозка, на которой высился ворох истрепанных красноармейских сапог, он появился снова. Пахнущую плесенью и пылью кучу сапог, полученную для коммуны из пехотного полка, сложили в коридоре у верстака. В куче кое-где выглядывала и обувь, отливавшая черно-синим глянцем хрома.
Когда подошли воспитанники, дядя Андрей застегнул ворот на рубахе, поправил складки за поясом и приосанился:
— Ребята! Сапоги вот. Для вас привезены.
— Ну-ка, что за сапожки? — заинтересовался Гуляев.
— Рвань…
— А выбрать можно! Хороший есть сапог.
— Дайте мне слово сказать, — взмолился дядя Андрей. — Вы себе сами хозяева. Можете разобрать эти сапоги сейчас, как они есть — дырявые. Но по-моему лучше бы так: каждому я дам по паре. Вы маленько почините их под моим наблюдением и потом каждый свою пару носите. А кто всех лучше будет работать у меня подручным — тому, вроде как в награду, отдадим хромовые. Идет?
— Обманываешь!.. — усомнился Хаджи Мурат.
— Нужно мне тебя очень обманывать, — спокойно ответил ему дядя Андрей. — Ну, кто ко мне подручным?
— Хромовые? — переспросил Гуляев.
Он колебался.
— Ладно, я согласен.
— Это каждый согласится, — позавидовал Хаджи Мурат. Все успели разглядеть среди хлама несколько хромовых пар. Когда рассаживались по табуретам, Гуляев подошел к Хаджи Мурату и, наклонившись к нему, прошептал на ухо:
— Сапоги будет распределять инструктор, и ежели ты опять забузишь сегодня, то я тебе вот что… Понял? — и он погрозил кулаком.
Хромовые сапожки Гуляев решил не упускать.
Понемногу воспитанники осваивались. По коридору пошла стукотня.
Удача с ремонтом сапог внушила ребятам чувство самоуважения. Каков бы ни был ремонт, но он был сделан собственными руками. Все щеголяли в обновленной обуви, хвастались друг перед другом своими успехами. Многие, удовлетворившись достигнутым, отлынивали от новой работы. Неплохо узнавший повадку своих сапожников, инструктор решил посоветоваться с Сергеем Петровичем.
— Велико дело кожа… Ну, попортят, ну, поуродуют, зато своими руками делали. Уж если у кого сапог выйдет, того не оторвешь от дела, будет сапожником, — горячо убеждал Богословского дядя Андрей.
Он все-таки опасался, что его могут не поддержать: что там ни говори, а кожа — добро, зря переводить ее не годится, она денег стоит… Но Сергей Петрович вполне согласился с ним.
Для первого раза дядя Андрей отпустил товар одному Гуляеву. Тот несколько дней усидчиво горбатился на табуретке. Инструктор подходил к нему, указывал. Но Гуляеву только досаждало это. Что он, сам не понимает? И он делал не так, как показывал инструктор, а как хотелось самому. Все с нетерпением ждали первой пары сапог. И — ахнули: это были огромные сапожищи, с подошвой толщиной в два дюйма, с квадратными каблуками, прямые, негнущиеся голенища высились, как чугунные трубы. Весили они пятнадцать фунтов.
Гуляев с нежным и гордым отцовским чувством смотрел на дело своих рук.
— Да, — ввернул Хаджи Мурат, — на Петра Великого как раз.
— Не для господ сработаны, — с достоинством пояснил Гуляев. — На каждый день.
— А кто же их носить будет?
— Я сам! — угрожающе огрызнулся Гуляев.
Хаджи Мурат не верил, а Гуляев изо всех сил защищал честь своих сапог, доказывая, что размер и вес их были предусмотрены и объясняются наступлением зимних холодов — чем толще портянки, тем лучше. А хромовые для этого мало годятся. Гуляев решил немедленно продемонстрировать полную пригодность своих сапог и надел их, обернув предварительно каждую ногу мешком.
Он разулся только вечером. Утром он снова надел эти же сапоги.
Вторую пару, сделанную Лехой недели через две, все единодушно признали верхом изящества и легкости. Весила эта пара только двенадцать фунтов.
Ключи тети Симы
На кусок хлеба, жирно намазанный маслом, накладывались квадратики пиленого сахара. Это было пирожное. Сахар и масло похищались из кладовой понемногу, но постоянно. Этому мелкому хищению содействовала рассеянность воспитательницы Серафимы Петровны, наблюдавшей за хозяйством. Память у тети Симы, как заметили болшевцы, была плохая. Она постоянно забывала ключи от кладовой на столах и на подоконниках, хотя уверяла Мелихова, что хранит их, как зеницу ока.
Прежде чем отдать найденные ключи, ребята наведывались в кладовую.
А тетя Сима жаловалась на прожорливых крыс. И в этот раз, заговорившись, она оставила ключи на столе. Почиталов взял ключи и, насвистывая, пошел в кладовую. Он уже предвкушал удовольствие от «пирожного», но в кладовой было пусто.
Почиталов перестал свистать и степенно подошел к Мелихову.
— Ключи вот на столе брошены, — лениво сказал он. — Возьмите, Федор Григорьевич. А то ведь народ у нас разный — долго ли, в сахар залезут.
Серафима Петровна хватилась ключей, когда надо было собирать чай. Она клохтала, точно наседка, растерянно вертела головой.
— Я говорю, тетя Сима, у вас память короче куриного гребешка, — вяло поддразнивал ее Умнов.
— Ключи ищете? — спросил, входя в столовую, Мелихов.
— Не порядок такую вещь бросать, где попало. Благодарите Почиталова. Нашел и сейчас же доставил.
Тетя Сима пошла в кладовую. Вернулась совсем огорченная. Она часто моргала, ключи тревожно звенели в ее руках:
— Как хотите, Федор Григорьевич, а сахару больше нет. Утром еще было немного, а сейчас хоть бы кусочек!
Озадаченный Мелихов пожал плечами.
— Ничего едочки, — крякнул он. — Месячную норму съели за полмесяца!
— И масла нет, — упавшим голосом добавила тетя Сима.
Мелихов порозовел.
— Ну, что ж? — рассерженно сказал он слушавшим этот разговор болшевцам. — Когда пусто, когда густо, когда нет ничего. По мне — ешьте месячную норму хоть в один день, а двадцать девять суток поститесь. Дело ваше… Как вам лучше.
Сели пить чай без сахара.
В коммуне уже существовали выборные из воспитанников, помощники воспитателей — «доверители» — и две хозяйственных комиссии — продуктовая и вещевая. Работали в этих комиссиях Андреев, Васильев и Смирнов. Теперь они почувствовали себя совсем неважно. Были все основания думать, что дело не кончится гневными словами Мелихова. Если начнут разбирать причину нехватки продуктов, кто же поверит, что руководители комиссии не знали о систематическом хищении масла и сахара!
