— Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Сольёмся воедино. Возьмём топоры да вилы и, осеняя себя крестным знамением, пойдём вспарывать животы буржуям! Аминь.
Солдатня довольно загоготала, а какой-то интеллигент, длинный как жердь, в бедном потёртом пальто, переносивший пытку стояния, истерически закричал:
— Проклятые! Ведь я молился на солдата! А теперь вот, если бы мог, собственными руками задушил бы!..
Странно, никто интеллигента не убил, не побил даже… Авинов прикрыл глаза и откинулся к гудящей стенке. Болото… Вонь…
Ранее он говорил себе: «Одураченная толпа», — а теперь увидел её в натуре, как есть. И в душном вагоне, и на киевском вокзале, и по всей России-матушке царствовала толпа, претворяя в жизнь свой нехитрый главнейший закон: принизить всё, что хоть чем-то выделяется, хоть как-то возвеличено, стремится к свету. Человеку толпы никогда и в голову не придёт сделать попытку возвыситься, попробовать приподняться до уровня тех, кто лучше тебя, смелее, совершеннее. Нет, надо и самому валяться в грязи да низости, и других-прочих поставить на колени, бросить в навоз рядом с собою. Лежи и хрюкай, как мы! Не выделяйся! Тебе что, больше всех надо? Ах, надо?! Ребяты, тута буржуй! Бей его!
Спать, сидя в тряском вагоне, Кириллу никогда не удавалось, но тут он задремал. Дышать было нечем, однако жаркий воздух, остывая на стекле окна, создавал иллюзию свежести.
Авинов проснулся, вернее, очнулся в полной темноте. Все в купе спали, только двое солдат, молодой и с забинтованной головою, вели разговор:
— Там такие дела, что ты… Мильонами ворочают мешочники![50] С Москвы на юг мануфактуру тащат, с Ростова — хлеб. Ростовский лазарет той артели санитарные билеты выдаёт, а московский — проездные бланки. Во как дело поставлено!
— Слу-ушай… А хорошо бы у черкесов мануфактурку прихватить, а? Можно всё обделать тихо, ножик у меня с собой, а оне — народ жидкий…
— Лучше перед Иловайской, оттуда можно свернуть на Екатеринослав…
Кирилл не стал вмешиваться. Идёт оно всё к чёрту…
Ночью был обыск. В вагоне стояла полная, душная тьма. Вошли красногвардейцы в солдатских шинелях, с винтовками.
— Документы предъявите… — проговаривал заспанный комиссар. — У кого есть оружие, сдавайте, товарищи.
Свет фонаря заметался по купе. Кирилл закрыл глаза.
— А это чей чемодан? Ваш, товарищ? Товарищ!
Молодой солдат сделал вид, что только что проснулся.
— А?.. Чего? А, мой, мой…
— Откройте!
Комиссар запустил руку под фанерную крышку и стал рыться в вещах. Авинов приоткрыл левый глаз, примериваясь, в кого стрелять первого, в кого потом.
— А документы есть?
— Есть, есть…
Молодой суматошно полез в карман.
— Ну ладно…
И патруль пошёл дальше, переступая через тела, устилавшие пол. В сторону Корнилова красногвардейцы даже не глянули…
…С утра за окнами потянулась степь — унылая полупустыня, безрадостная, чудилось даже — безжизненная. Хилые рощицы, полегшая трава на холмах, сжатые поля… Брошенный мир.
Очень скоро Кириллу пришлось убедиться в своей неправоте.
Саид проснулся, провёл рукой по запотевшему стеклу, утёр лицо, шепча утреннюю молитву, и вдруг встрепенулся, привстал даже.
Паровоз засвистел, загудел истошно, резко сбавляя ход.
Авинов сунулся к окну — и увидел человек двадцать или тридцать всадников, понукавших коней с лихим разбойничьим присвистом. Да это и были разбойники!
Спокойный голос малоросса за стенкой сказал:
— Ты дывысь! Цэ ж хлопци батьки Уса! От зараза!
Вагон сильно толкнуло, так, что старый солдат едва не полетел со своей полки.
— Сердар! — крикнул Саид. — Они путь загородили!
В самом деле… Поезд изгибался дугой, вписываясь в поворот, и из окна был хорошо виден завал из шпал, лежавший поперёк рельсов. Вокруг завала сновали бандиты во френчах, кожанках, зипунах. Многие были крест-на-крест перепоясаны пулемётными лентами, на поясах — рифлёные гранаты и револьверы, в руках обрезы или кавалерийские карабины. Состав остановился, а с холмов уже мчались брички и тачанка с пулемётом.
Тут с окном поравнялся всадник в кожаной куртке, перетянутой ремнями, с папахой на голове и со всего размаху ударил прикладом винтовки, вынося стекло.
Авинов, прикрываясь локтем от осколков, выстрелил навскидку. Верный «парабеллум» не подвёл — бандит взмахнул руками и слетел с седла, роняя винтовку.
Сапогом вышибив пильчатые обломки стекла, Кирилл выпрыгнул в окно. Порадовавшись свежему воздуху, не обращая внимания на залихватское гиканье банды, он обернулся к купе и крикнул со злостью:
— Чего ждёте?! Или мы их перестреляем, или они нас! За мной!
Подхватив трофейную винтовку, он перебросил её Батыру.
— Саид, охраняй!
Текинец прекрасно понял, кого ему надо охранять, а солдаты, как ни странно, тоже подчинились Авинову — все трое сиганули следом. Четвёртым был офицер. Бандитская пуля сразила его, когда он готовился спрыгнуть, — земли достигло уже мёртвое тело. Тут же в окне показалась дама из их купе. Бледная, но решительная, она достала из сумки воронёный «кольт», ухватила его двумя руками и открыла огонь на поражение. Одного бандита — во френче с аксельбантами — она свалила, в другого не попала, но угодила в коня — и всадник сломал шею, когда полетел кувырком.
— К завалу! — крикнул Авинов. — Надо его разобрать!
В вагонах загомонили сторонники и противники вмешательства:
— Куда? Чи с глузду зъихав?! Павло!..
— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас… Святый Боже, святый крепкий…
— Держить його!
— Колы будемо сидеть тут, дождёмся — вырежут до одного! Идтить надо!
Отстреливаясь, солдаты — молодой, старый и с замотанной головой — приближались к паровозу короткими перебежками. Их поддерживали огнём из окон и с вагонных площадок. По ту сторону вагона тоже слышалась частая стрельба — люди толпы, случайно пересекшиеся дезертиры и мешочники, не хотели за здорово живёшь отдавать своё добро и сами жизни.
Меткая пуля сбила с головы Кирилла папаху. Он пригнулся и крикнул:
— Саид, прикрой!
Чувствуя защиту друга, Авинов понёсся наперерез тачанке, пулемётчик которой разворачивал «максим». Первая пуля досталась ему — бандит вывалился на ходу и покатился, нелепо размахивая руками. Вторым выстрелом Кирилл снял возницу, что правил тройкой, запряжённой в тачанку, стоя, лихо крутя вожжами. Лихач как стоял, так и упал — на лошадей. Тело его запуталось в упряжи, лошади шарахнулись, коренник запнулся о тело возницы и упал на колени, а обе пристяжных дико заржали, пытаясь встать на дыбки. Номер им не удался, тачанка остановилась.
Добежав, Авинов запрыгнул в неё, падая на колени перед пулемётом, и судорожно вцепился в спусковые рычаги. «Максим» послушно зачастил, посылая очередь навстречу бандитской коннице. Несколько лошадей ушли в кувырки, всадники покатились кубарем, а тех бандитов, что подъезжали к поезду на
