– Слушайте, парни, а не слишком ли крутую игру мы затеяли? Не заиграться бы. И вообще, все как-то странно…
– Что именно? – осведомился Искандер.
– Вот ты говоришь, о циркачах дошло известие… А о консуле, значит, не дошло? Это ж посол, как- никак.
– Именно, что никак! У ханьцев иное представление об иностранных делах, понимаешь? У них так – есть их Поднебесная, а весь остальной мир сплошь вассалы Божественного Императора. И посла воспринимают именно как данника, униженно подносящего дары к подножию трона Сына Неба. Еще вопросы есть?
– Вопросов нет. Ладно, «действуем по вновь утвержденному плану!»
Тзана, призывно улыбаясь, пересела к Сергию и спросила:
– А меня ты возьмешь с собой?
У Лобанова стало портиться настроение.
– Нет, девочка, – сказал он со вздохом. – Дорога нам выпадет трудная и опасная, оставайся ты лучше дома. Так и мне, и тебе будет спокойней. Я очень боюсь тебя потерять, и, случись что, никогда себе не прощу. Оставайся.
– Ладно, – кротко ответила девушка, и потупила глазки. – Еще не весна…
Готарз, сын Хвасака, принадлежал к роду Гью, одному из семи знатнейших кланов Парфии. Царь царей Осро Первый, тридцать третий потомок славного Аршака, оказал милость Готарзу, приблизив к себе, одарив землями и титулом батеза.[10] И тут же потребовал отслужить, направив сына Хвасака послом к заклятым врагам парфян – в Рим. Война окончилась, наступило время мира, и шахиншаху надобен был свой человек в стане недавнего противника.
С тех пор минул год, и вместе с пролетевшими днями отпали все страхи Готарза. Римский император Адриан был ласков с послом шаханшаха, положил Готарзу щедрое содержание и поселил на втором этаже многоэтажки-инсулы, принадлежащей вольноотпущеннику Пальфурию Суре.
По всему первому этажу инсулы тянулся ряд лавок, скрытый в тени портика, а ко второму этажу были приделаны лоджии, подпертые консолями из травертинского камня. По пилястрам лоджий и перилам карабкались вьющиеся растения… Определенно, с улицы резиденция посла выглядела весьма респектабельно. Да и внутри было на что посмотреть – одни фрески на стенах чего стоят! А потолок, заделанный позолоченной алебастровой штукатуркой? А мозаичный пол, зимою обогреваемый воздухом, поступающим из подвальных печей? Разве не чудо?
Готарз, вялый и разбитый, выполз из-под одеяла, и ступил на теплый пол, попирая роскошную пышногрудую нимфу на мозаике.
Да, припомнил батез, Плавтия Ургуланилла была не хуже… Матрона наслаждалась изысканными пирожными непристойной формы и распалилась так, что овладела послом царя царей с неистовством Пасифаи. Да-да, не он – ею, а она – им! Готарз поморщился, с трудом ворочая свинцовые слитки мыслей.
…Они смаковали хлеб из пшеничной муки тонкого помола, набивали брюхо гусиной печенкой и трюфелями, выловленной в Таормине барабулькой и жирными пулярками… После жаркого Фортуната сплясала «кордак», ловко изображая пьяницу, а после та… как ее… черненькая и гибкая уроженка Гадеса, исполнила сладострастный танец. Ах, как она приседала, как дико вращала бедрами под стук кастаньет! И до чего же мерзки были эти римляне… О, Ардвичура-Анахита! Рыгать за римским столом в порядке вещей – это оправдывается философами, для коих следование природе – высшая мудрость. А бывший император Клавдий, будто в развитие их учения, издал указ, дозволяющий издавать иные, связанные с газовыделением шумы, от которых даже арабы воздерживаются…
Готарз простонал. Все бы хорошо, вот только зачем он столько выпил старого сетийского вина, столь жаркого, что оно «воспламеняло снега»!
– Ах, моя голова!.. – простонал батез.
И тут сквозь пульсирующую боль прорвался грохот – сухонькие пальчики слуги Фарабахтака легонько постучали в дверь.
– Войди! – страдающим голосом сказал Готарз.
В опочивальню вошел крепкий жилистый старик в парфянских шароварах, эллинском хитоне и в римских сандалиях. Он поклонился и доложил:
– Явился Луципор. Говорит, важные вести…
Решив покориться неизбежному, батез смирился:
– Пусть войдет.
Фарабахтак поклонился и вышел, небрежно кивая гостю. Гость, закутанный в рваный плащ, вошел, часто кланяясь. Отличался он густым рыжим волосом, произрастающим не только на голове, но на худых голенастых ногах, а по бледному лицу были щедро рассыпаны веснушки, почти сливаясь на большом красном носу, который, к тому же, был вздернут сапожком.
– Привет тебе, сиятельный! – искательно улыбнулся Луципор.
– Говори, – вздохнул Готарз.
Раб еще разок согнулся в поклоне и заговорил:
– Ты мне заплатил, чтобы я… того… смотрел и слушал, что там преторианцы болтают. А если я важную весть сообщу, дашь еще?
Батез, припоминая, что он посол, сдержался и уточнил:
– А весть в самом деле важна?
– О, еще как! – с жаром сказал Луципор.
– Выкладывай – и получишь пять денариев.
– Десять!
– Хорошо, десять. Но если весть, принесенная тобой, пустяковая, я велю всыпать тебе десять плетей!
Луципор, волнуясь и торопясь, выложил всё, что подслушал в триклинии Сергия Корнелия.
Готарз до того встревожился, что позабыл о похмелье – вскочил и принялся ходить взад-вперед. Весть действительно была важная. Отсчитав десять денариев, батез подумал – и добавил еще пять.
– Держи, – сказал он, протягивая плату шпиону. – Шныряй за преторианцами повсюду. Узнаешь что-то еще, немедленно сообщи мне! Днем или ночью – не важно. Понял?
– Да, господин, – ответил Луципор, лаская пальцами монеты. – Будет сделано, господин.
– Ступай…
Рыжий раб скользнул за двери – и на пороге тут же застыл Фарабахтак.
– Найди мне ацатана Орода, – распорядился Готарз. – Где бы он ни был, пусть срочно идет сюда.
Старый слуга молча поклонился и вышел.
– Вай, моя голова… – сморщился батез. – Как же некстати ты подводишь меня…
Двумя часами позже Ород Косой, сын храброго Симака, был доставлен пред очи парфянского посла. Ород выглядел как типичный парфянин – невысокий и сухощавый, а острый, с горбинкой нос его словно раздвигал круглые щеки – как у тех крылатых быков с человечьими головами, что сторожили вход во дворец персидских владык. Вокруг пухлых губ курчавилась черная борода, завитая колечками по ассирийской моде, а сросшиеся брови нависали над пронзительными, зоркими глазами, изрядно косящими. Одетый в широченные шаровары и длинный кафтан из тонкой шерсти, с конической бараньей шапкой на голове, Ород выделялся в толпе римлян, но его это лишь забавляло и словно придавало значимости.
Происхождения Ород был незнатного, хотя и приходился дальним родственником одному вазургу – царскому вельможе из рода Каренов. Вазург и пристроил бедного родственника помощником посла.
– Искали, достопочтенный батез? – сказал Косой вкрадчиво, не забывая отвесить поклон.
– Искал, – буркнул Готарз.
Побродив по комнате, словно собираясь с мыслями, он начал с главного:
– Отряд фроменов[11] будет пытаться весною проникнуть в страну Хань, чтобы спасти своего посла.
Ород продолжал смотреть на батеза все также, не моргнув, не вздернув бровь. Готарз сердито
