навсегда. Никто их больше не видел…. О случившемся докладывают в Мадрид. Через некоторое время король Филипп издаёт следующий Указ: – «Беспорядки, имевшие место быть в Нидерландах, подорвали устои нашей королевской власти, нанесли оскорбления католическим Святыням, и если мы не накажем бунтовщиков, то это будет являться соблазном для других подвластных нам стран…. Под нынешним злом таится грядущее благо. Мы окончательно покорим Нидерланды и по своему усмотрению преобразуем их государственное устройство, вероисповедание и образ правления…». Короче говоря, Филипп Второй обвиняет во всём фламандское дворянство. Мол, это их слуги, коварно переодевшись бродягами, разбивали статуи, а также рвали и жгли картины…. Дальше всё просто. В Нидерланды вторгается огромная испанская армия, возглавляемая бестрепетным герцогом Альбой. Начинается кровавая бойня. Казни, казни, казни…. Смерть косит людей в богатой и обширной стране, лежащей между Северным морем, графством Эмдем, рекою Эме, Вестфалией, Юлих-Клеве и Льежем, епископством Кельнским и Трирским, Лотарингией и Францией. Смерть косит людей на пространстве в триста сорок миль, в двухстах укрепленных городах, в ста пятидесяти селениях, существующих на правах городов, в деревнях, местечках и на равнинах. А достояние казнённых наследует король…. Одиннадцати тысяч палачей, которых Альба именует солдатами, едва-едва хватает. Из Фландрии бегут художники, её покидают ремесленники, её оставляют торговцы. А наследник всего брошенного имущества – король…. В Брюсселе, на Конном базаре, безжалостно казнят сыновей графа Баттенбурга и прочих знатных персон. Несчастного д'Армантьера распинают на пыточном колесе. Получив тридцать восемь ударов железным прутом по рукам и ногам, он умирает…. Ясным и тёплым июньским днём в Брюсселе, на площади Гран-плас, воздвигают эшафот, обитый угольно-чёрным сукном, а по бокам вкапывают в землю два столба, оснащённые железными остриями. На помосте лежат две чёрные бархатные подушки, а на низеньком столике – серебряное распятье. Появляется плечистый палач в ярко-красном колпаке, сжимающий в ладонях огромную секиру. На эшафот поднимаются, становятся на колени и покорно кладут льняные головы на чёрные подушки благородные Эгмонт[38] и Горн[39]. Взмах секирой. Второй взмах. Головы славных мужей скатываются на брусчатку площади. Всюду – алая кровь. Помощники палача подбирают головы казнённых и ловко насаживают их на железные наконечники столбов…
– Подожди, лицедей. Остановись, – спрятав лицо в ладони, попросил Молчаливый. – А, как же я? Что будет со мной?
– Вы, проявив осторожность и благоразумие, останетесь в живых, ваше Высочество. Более того, возглавите – с течением времени – силы фламандского сопротивления.
– А, дальше?
– Дальше будет война. Жестокая и кровопролитная. Она может длиться долгие годы…
– Ты сказал – «может длиться»? Я не ослышался?
– Нет, не ослышались, – подтвердил Даниленко. – Пророк говорил, что Будущее можно «исправить». Если в Настоящем, конечно, действовать правильно. То есть, если совершать в Настоящем нужные поступки.
– У тебя, клоун, есть конкретный план? – встрепенулся Оранский. – Впрочем, подожди. Ничего не говори, – обжёг Лёньку недоверчивым взглядом. – Пойдём. Пройдёмся. Поговорим…
Принц и Тиль удалились.
– Жлоб усатый, – вставая со стула, проворчал Макаров. – Вдолбил себе в упрямую голову всякую хрень и теперь выступает, блин. Мол, все толстые и упитанные люди – тупые. Затейник хренов. Хотя, с другой стороны, принц крови. Имеет полное право – на всякие причуды…. Ладно, прогуляемся немного по аристократическим средневековым апартаментам. Когда ещё доведётся в следующий раз? Стеновые панели морёного дуба. Конечно, очень красивый цвет, тёмно-фиолетовый, местами – аметистовый. А, кто это у нас выползает из межпанельной щели? Кругленький такой, упитанный, тёмно-бурый? Классический средневековый клоп, понятное дело. Форсу много, а с клопами справиться не может. А ещё принц, ёлы-палы смолистые…. Так, низенькая неприметная дверка. Что, интересно, за ней? Открываем. Фу, как в нос дерьмом шибануло. Закрываем. Капризный принц, понимаешь, а приличного ватерклозета придумать не может. Фраер усатый…. Ага, книжный шкаф. Что тут у нас? М-м-м…. Похоже, что только религиозная литература. Похождения и подвиги всяких Святых, не более того. Ну-ну. Мнит себя образованным принцем, а на книжных полках нет ни одного романа о любви…
Минут через сорок-пятьдесят Лёньке окончательно надоело бродить по покоям Молчаливого. Он вернулся в Голубую гостиную и устроился возле открытого окна.
Стоял, молчал, дышал полной грудью свежим фламандским воздухом, думал о всякой всячине, грустил о Неле.
Наконец, появились Оранский и Даниленко – повеселевшие и, явно, довольные друг другом.
– Что же, Уленшпигель. Всё весьма дельно. Весьма, – состроив уважительную гримасу, заявил принц. – Может, у тебя всё и получится. По крайней мере, хочется надеяться на это…. Надо бы выпить. В горле пересохло. Открой-ка, вот, тот шкафчик розового дерева. Выставь на стол бутылку и два…. Бутылку и три бокала. До краёв наливай. Полнее…. Этот благородный напиток доставили из Франции. Презент от дальних родственников…. Гудзак, присоединяйся. Так и быть…. Итак. За что пьём, Уленшпигель?
– За Фландрию, – предложил Тиль.
– Согласен. За Фландрию!
«Очень хороший коньяк», – ставя на столешницу опустевший бокал, мысленно отметил Макаров. – «Даже не ожидал…. А Молчаливый-то – не гусар. В том плане, что меленькими глоточками пьёт. Причём, через силу. Практически давясь. Принц, одно слово…. Кстати, Серёгу он больше не обзывает по-всякому. Типа – «клоун», «шут», «паяц», «лицедей», далее строго по списку. Всё «Уленшпигелем» величает. Причём, с почтительными нотками в голосе. Следовательно, проникся, морда усатая и мнительная. Оно и правильно. Знай наших…».
– Будем прощаться, – вздохнув, известил Молчаливый. – У меня дела. Надо готовиться к вечернему приёму. Дворяне из Зеландии приезжают…. Письмо к Филиппу напишу уже потом. Ван Тролль подойдёт к вам и передаст. Ну, и денег добавит. Пригодятся. Что ещё? Корабль в Испанию отправлю прямо сегодня. По торговым делам. Заодно его команда и слухи будет распространять о вас. То бишь, о театральной труппе «Глобус и клоуны». О труппе, наделавшей фурор во Фландрии. А также в Англии, Италии и Франции…. Всё, удач,…э-э-э. Удач вам, соратники!
Они вышли во внутренний дворик «Дома Короля».
– А мы когда отплываем в Испанию? – спросил Макаров.
– Примерно через недельку.
– Почему не на торговом корабле, о котором говорил Оранский? Надо чего-то прикупить? Собраться без спешки?
– Плевать на шмотки и сборы, – презрительно сплюнул в сторону Тиль. – Просто я привык – всегда и везде – выполнять собственные обещания.
– О чём, пардон, речь?
– Об объявлениях, расклеенных по всему Брюсселю. Там значится, мол: – «Будет дано пять спектаклей»?
– Значится, – подтвердил Лёнька.
– Одно представление мы уже дали. Премьера у Оранского? Не в зачёт. Знать не имеет ничего общего с рядовыми жителями Брюсселя. Следовательно, что?
– Что?
– Следовательно, надо отработать ещё четыре полноценных спектакля, – пояснил Даниленко. – Чтобы ни у кого язык не повернулся сказать-ляпнуть, мол: – «Уленшпигель не держит данного слова…». Вот, когда отработаем, тогда и поплывём. Причём, подняв все паруса…
Глава двадцать седьмая
Испанские зарисовки
Они, успешно отыграв обещанные спектакли, тронулись в путь только через неделю.
Куда – в путь? Для начала, в шумный и работящий Амстердам, к порту которого и были приписаны все морские суда, принадлежавшие принцу Оранскому.
Впереди походной колонны неторопливо и важно гарцевали два всадника, чьи стильные чёрные камзолы были украшены многочисленными узкими оранжевыми вставками. Да и на тёмных широкополых
