Русский человек, он – при наличии подходящего инструмента и устойчивого желания – что угодно может раскурочить и разобрать на составные части. А с мужиками за старшего поехал мой кучер Антипка. Он, будучи человеком надёжным, многократно проверенным и, даже, обученный мною грамоте, народу забаловать не даст. Ещё и денег всем обещано малость – за качественно сделанную работу…. Так что, Пьер, не сомневайся. Привезут! Никуда не денутся…. Ты, только, присмотри хорошенько за разгрузкой и складированием. А потом, когда сарайку запрут, все ключи себе забери…. Сделаешь? Лады?
– Лады. Присмотрю. Ключи заберу.
Давыдов невежливо подёргал дремлющего кота за ухо:
– Аркадий, морда сытая и ленивая! Пойдём-ка на улицу, на утренний зимний моцион. Подышишь свежим воздухом, побегаешь немного по свежему снежку, чтобы не зажиреть окончательно, – обернулся к Петру: – Всё, друг Бурмин, я поехал! Лошадки застоялись…. Ну, до скорой встречи!
Петька, особо не торопясь, оделся, обулся. Сходил, набросив на плечи ментик, в уличный досчатый туалет, справил нужду, выбросил в выгребную яму неработающий карманный фонарик и оптические линзы – за полной ненадобностью, а модные (по понятиям двадцать первого века) итальянские трусы – как ненужную и однозначно-вредную улику. После чего вернулся в светёлку, помылся (в дальнем углу обнаружился медный умывальник, наполненный водой комнатной температуры), старательно пригладил ладонями непослушные пегие вихры, без аппетита перекусил остатками вчерашней трапезы, допил гороховец и крепко задумался: – «А что, собственно, делать дальше? Мужики, скорее всего, будут разбирать, вернее, долбать – ломами и кувалдами – японский внедорожник долго и упорно, до самого вечера…».
Не придумав ничего интересного и дельного, он прицепил к поясу портупею с саблей, надел свой короткий тулупчик, тщательно застегнул все пуговицы и, хлопнув дверью, отправился на улицу.
«Правильно, полностью одобряю!», – ехидно прокомментировал вредный внутренний голос. – «Утренний зимний моцион, он очень полезен не только толстым и прожорливым котам, но и избыточно жирным сорокалетним экономистам. Да и пухлым гусарским подполковникам – также…. Можно ещё и утренней гимнастикой заняться. Например, толстые берёзовые поленья для банных нужд – под удивлёнными взглядами дворовых холопов – поколоть от души…».
Утро выдалось тихим, хмурым и – по зимним понятиям – тёплым, температура окружающего воздуха вплотную приблизилась к нулевой отметке, с отдельных крыш даже звонко закапала ленивая капель. Над постоялым двором неторопливо и задумчиво кружила огромная воронья стая, а со стороны конюшни долетало равнодушное конское ржанье и отголоски затяжной ямщицкой ссоры.
– Я здесь не причём, клянусь! – слезливо уверял хриплый фальцет. – Подполковник велели – запрячь твою гнедую кобылку в подводу. Разве с ними поспоришь? Себе дороже…
– А что же наш Иван Павлович? – недоверчиво поинтересовался густой бас. – Не заступился? Промолчал?
– Заступишься тут, как же! Эти гусары – хуже диких зверей! Если что не по-ихнему – сразу же дают в зубы, имени и прозвища не спрашивая. Могут и кнутом – ни за что, ни про что – ободрать…
– Попридержали языки, рожи кандальные! – рявкнул Пётр во весь объём лёгких. – Ещё раз услышу – что гадкое про гусар – покалечу сразу же! Руки и ноги переломаю! Без штанов, с голыми жопами, ободранными до самых костей, отправлю осваивать знойную Африку! Скормлю голодным крокодилам и кровожадным львам, мать вашу…
Тут же, через секунду-другую, установилась абсолютная тишина: даже лошади перестали всхрапывать, а чёрная воронья стая – словно бы испугавшись чего-то – торопливо и бестолково рванула к югу.
– То-то же! – довольно усмехнулся Петька. – Знай наших! Разбаловались, понимаешь, блин утренний! Сталина на вас, болтунов праздных, нет…
Он – неторопливо и расслабленно – обходя по широкой дуге банный «комплекс», немного прогулялся по двору, вскоре вышел к давешнему пруду с полыньёй и невольно присвистнул:
– Ничего себе, мать моя, мечтательница наивная! Картина маслом, однако. Называется – «Рыбацкий сюрреализм 1812-го года, Россия, окрестности городка Малоярославца».
На толстом берёзовом чурбаке, установленном рядом с квадратной прорубью, сидел вчерашний юродивый. Сидел себе и рыбачил. Если, конечно же, это можно было назвать полноценной рыбалкой: в морщинистых ладонях старика находилась толстая и сучковатая палка, оснащённая метровым куском верёвки, к концу которой был привязан потрёпанный волчий хвост.
Впрочем, в двух метрах от юродивого обнаружился кот Аркадий, с аппетитом доедающий золотисто- жёлтого карасика.
«А ещё наглые и важные умники утверждают, что, мол, русские народные сказки – это только сказки. Мол, голословные выдумки и придумки, не более того…», – пафосно возмутился внутренний голос. – «По факту получается, что в каждой сказке – только малая доля сказки…».
Подойдя к странной парочке (карася не считая), Пётр вежливо поздоровался:
– Всем доброго утра, господа хорошие! Как клёв сегодня? Есть, чем похвастаться?
– Мяу! – важно отозвался Аркаша.
– Доброго здоровья тебе, Странник! – повернув голову, радостно улыбнулся юродивый. – Вижу, что у тебя всё хорошо…. Спрашиваешь, как клюёт? А вот, сам посмотри, в корзинке.
Петька заинтересованно склонился над стареньким берестяным туеском и восторженно хмыкнул:
– Смотри-ка ты, караси – и золотистые, и серебристые, а ещё пескари, ерши, ратаны. Знатно, поздравляю от души! – немного помявшись, поблагодарил: – Большое спасибо тебе, дедушка!
– За что? – удивился старик.
– Как же. Излечил ты меня вчера от близорукости. Все теперь вижу…. Ты, наверное, волшебник? То есть, добрый колдун?
– Я здесь не причём. Небеса благодари. Если понимаешь, о чём тебе толкуют…. Может, ещё что-то хочешь узнать, отрок проходящий? Хочешь, так спрашивай. Не молчи зазря.
Подумав, Пётр торопливо, обламывая ногти, расстегнул верхние пуговицы полушубка, ментика и доломана, и, оттянув вниз ворот нательной рубахи, ткнул пальцем в извилистый, светло-зелёный шрам:
– Ты, дедуля мудрый, случайно не встречал – в своей долгой жизни – людей с такой отметиной?
– Встречал, конечно! – в очередной раз беззубо улыбнулся юродивый. – Странники, они ребятки занятные, умные, много чего повидавшие на Пути жизненном. С ними приятно поболтать, поспорить…. Подожди немного, отрок проходящий…. Кажется, клюёт!
Старец насторожился и подобрался, тут же став похожим на лесную, битую-перебитую пятнистую рысь, застывшую на толстой развилке сосны в ожидании вожделенной добычи. Из скучно-серых туч незамедлительно вынырнуло светло-жёлтое, бесконечно любопытное солнышко, жадное до разных нестандартных зрелищ.
Последовал резкий рывок толстой палкой, и перед Петькиными сонными глазами мелькнула необычайно красивая, переливающаяся – в скупых солнечных лучах – всеми цветами радуги крупная рыбина, держащаяся ртом (губами, зубами?) за белёсый кончик волчьего хвоста. Рыба – через краткое мгновение – сорвалась со звериного хвоста и, отчаянно дёргая-колотя хвостом, запрыгала по берегу пруда, поднимая в воздух мельчайшую снежную пыль…
– Линь! – невозмутимо констатировал юродивый. – Очень редкая рыба для этих мест, – приглашающее кивнул седовласой головой коту: – Давай, Аркаша, друг мой хвостатый, вкушай! – пояснил для Петра: – Сей прожорливый, но очень, при этом, разумный кот обожает линей. Предпочитает их всем другим рыбам.
«Видите ли, очень редкая рыба для этих мест!», – недоверчиво хмыкнул про себя Петька. – «Пруд-то, блин, совсем крошечный! Общей площадью метров пятьдесят-шестьдесят квадратных, не больше…. Откуда, вообще, здесь взялась рыба, особенно крупная? Не говоря уже о дурацком волчьем хвосте…. А, может, здесь и нет никаких особенных чудес? Например, серый мех хвоста был заранее пропитан каким-нибудь специальным, очень ароматным и питательным составом, а его белёсый кончик – самую малость – намазан каким-нибудь сильнодействующим клеем?[18] Чем не версия, чётко объясняющая данный сказочный казус?».
Вслух же он вежливо повторил свой последний вопрос, предварительно поинтересовавшись именем старика.
