— Нет, — сказал Дмитрий.
— А в чем тогда дело? Почему это случайное совпадение должно помешать вам иметь то, что вы по праву заслуживаете? Почему, наконец, Шумилов, который работает меньше вас и, я думаю, хуже вас…
Они оба, как по команде, уставились на него. Дубровин запнулся, но твердо закончил:
— Да, я не оговорился, хуже вас. Почему он должен получать пятьсот рублей в месяц, а вы — сто?
— Сто тридцать, — поправил его Ольф.
— Не перебивай! — рассердился Дубровин. — Вечно ты со своими хохмами!
— Виноват, Алексей Станиславович.
— Если уж вы заговорили о Шумилове… — начал Дмитрий.
— То что? — подозрительно посмотрел на него Дубровин.
— Может быть, вы и закончите? — твердо сказал Дмитрий.
— А что вы хотите знать?
— То, что вы о нем думаете.
— А вам это очень нужно?
— Да.
Дубровин помолчал и неохотно сказал:
— А что вам даст мое мнение? И вообще — что может значить мнение одного человека?
— Для нас — больше, чем мнение всех остальных, — сказал Дмитрий.
— Хм… Вот поэтому мне и не хочется говорить о нем.
— А вы рискните, — настаивал Дмитрий.
Дубровин подумал немного и сказал:
— Ладно. Вы, в конце концов, не детский сад… Так вот, Шумилов, как я вам уже говорил, человек превосходный во всех отношениях. Но я думаю, что он не ученый и никогда им не станет. Хотя работать он умеет и работает хорошо. В обычном смысле этого слова, — добавил он, вспомнив, видимо, что говорил раньше. — Но в науке слово «обычно» чаще всего означает «плохо». Исследовательская работа сама по себе вещь необычная. А Шумилову явно чего-то не хватает, чтобы вырваться из категории обычного. Может быть, того, что называют талантом, хотя я не знаю, что это такое. А вы знаете?
— Понятия не имею, — сказал Ольф.
— Иногда я думаю, — продолжал Дубровин, — что талант — вещь, разумеется, великолепная сама по себе и совершенно необходимая для человечества, но для отдельного человека это вовсе не благодеяние, а что-то вроде наказания, какой-то дефект личности, если хотите. Я думаю, истинно талантливый человек не способен по-настоящему ни огорчаться, ни радоваться ничему из того, что лежит вне сферы избранной им деятельности. А это, как ни объясняйте, и есть самый настоящий дефект человеческой личности… Так вот, если исходить из этого критерия, Шумилов человек абсолютно бездарный. За десять лет совместной работы я достаточно хорошо узнал, что по-настоящему радует его, а что огорчает. Разумеется, он радовался и научным успехам, и огорчался из-за неудач. И огорчался и радовался искренне, конечно. Но первая его настоящая радость была, когда он стал кандидатом и получил возможность свободно тратить деньги. Вторая — когда он стал доктором. А так как академиком он никогда не станет, то впереди его ждет еще всего- навсего одна-единственная настоящая радость — когда он купит себе «Волгу»… А чем это вы, собственно, так довольны? — сердито спросил Дубровин, заметив мелькнувшую на лице Ольфа улыбку.
— Ну что вы, Алексей Станиславович, чем уж тут быть довольным, — сразу посерьезнел Ольф. — Дело, видите ли, в том, что Шумилов всегда мне не очень нравился, хотя я и сам не мог себе объяснить почему. А сейчас стало понятнее.
— Да? Ну, тем лучше. Хотя это всего лишь мое личное мнение, весьма возможно, в корне неверное, — отрезал Дубровин.
— А почему же вы тогда все время поддерживаете его? — спросил Дмитрий.
Дубровин недовольно покосился на него:
— Ну, во-первых, не все время. За последние три года мы вообще мало сталкиваемся с ним. И, простите, почему же мне его не поддерживать? Мы десять лет проработали вместе, и, смею вас уверить, хорошо поработали, он во многом помог мне. А во-вторых, я думаю, что я человек довольно терпимый и никому не навязываю своих взглядов, а в отношениях с людьми стараюсь придерживаться общепринятых норм, а не своих оригинальных идей. В работе — другое дело. Пожалуй, единственное, чего я не переношу, — это всякую халтуру, научную недобросовестность, карьеризм. А Шумилов не халтурщик и не карьерист. Он честно делает то, что может. И, опять-таки с точки зрения общепринятых норм, он вполне заслужил то, что имеет. И «Волгу» тоже. Я ведь уже говорил вам, что всякие степени, титулы и оклады иногда не имеют ничего общего с наукой. Все это от лукавого… Ну что, хватит с вас?
— Не совсем, — хитро улыбнулся Ольф. — Еще один маленький вопросик… Если, так сказать, применить ваш критерий талантливости… я имею в виду ваши рассуждения о радости, то, это самое… что мы из себя представляем?
— То есть талантливы вы или нет?
— Во-во, это самое, — потупился Ольф.
— Думаю, что да, — серьезно сказал Дубровин.
— И не боитесь, что мы зазнаемся? — расплылся Ольф в неудержимой улыбке.
— Нет, не боюсь.
— А почему вы думаете, что мы не умеем по-настоящему чему-то радоваться, кроме работы? — продолжал допытываться Ольф.
— Я не думаю, я вижу. Сколько бы вы ни уверяли меня, что вас мучат угрызения совести из-за этого «остепенения», на самом-то деле вы только из-за того беситесь, что ваша работа оказалась наполовину обесцененной. Разве нет?
— Конечно, — сказал Дмитрий.
— Вот видите…
Заглянула Светлана, она недавно пришла вместе с Марией Алексеевной и сидела на кухне.
— Ольф, ты домой не идешь? — робко спросила она.
— Сейчас, сейчас, — сразу заторопился Ольф.
Дмитрий тоже поднялся, но Дубровин сказал:
— Если не торопишься, посиди еще.
Ольф и Светлана ушли. Дмитрий держал в руке рюмку с недопитым коньяком и задумчиво смотрел на абажур.
— Ну, как ты? — ласково спросил Дубровин, заглядывая ему в глаза. Таким тоном он говорил только с ним, когда они оставались одни.
— Ничего, — пожал плечами Дмитрий.
— Очень расстроился?
— Порядком, — признался Дмитрий. Он вздохнул, допил коньяк и откинулся на спинку кресла.
— С работой Шумилова освоился? — спросил Дубровин.
— Более или менее.
— Ну и какое впечатление?
— Да как вам сказать… Интересно, конечно.
— А что же тебя смущает?
— Да какая-то она… бесхребетная, что ли. По-моему, Шумилов сам не уверен, что все делает правильно. Какие-то отступления, не совсем обоснованные эксперименты… А вообще-то не знаю… Может быть, это просто стиль его работы?
В разговоре с Дубровиным Дмитрий был не совсем искренним — на самом деле он не думал, что таков стиль работы Шумилова. Не в стиле тут было дело. Зимой они бегло, для очистки совести, просмотрели годовой отчет и тут же забыли о нем, своих забот хватало.
Вернувшись из отпуска и отпраздновав «остепенение», они пришли к Шумилову. Он еще раз сердечно поздравил их, несколько минут они поговорили о том о сем. Шумилов вопросительно посмотрел на них:
— Чем теперь намерены заняться?
