— Я не о том… Что еще было?
— А, нашла о чем спрашивать… Обычная говорильня. Потом расскажу.
Наверно, мне плохо удавался мой небрежный тон, и Ася заподозрила что-то неладное. Но мне не хотелось сейчас говорить ей о своих неприятностях, и Ася не стала расспрашивать меня.
Мы пришли домой, я помог Асе раздеться, и она прошла на середину комнаты и стала оглядывать ее. Я подошел сзади и обнял ее. Ася покорно отдавалась моей ласке, прижавшись коротко остриженной головой к моей щеке.
— Хорошо у нас, правда? — вполголоса сказала она, не оборачиваясь.
— Да…
— Ты очень голодный?
— Угу…
— Сейчас я такой ужин сделаю…
— А я уже приготовил.
— Ну вот, — огорченно сказала Ася, высвобождаясь из моих рук. — А я накупила всего.
Я засмеялся:
— Ну и что? У нас еще целых два дня впереди, все съедим. Мне не хотелось, чтобы ты готовила сегодня. Ты же устала.
— А ты нет?
— Ну, я сегодня вообще весь день бездельничал. Даже на работу не ездил.
— Почему?
— Да так… Не хотелось.
Я отвел взгляд. Ася сказала:
— Димка, у тебя какие-то неприятности. В чем дело? Давай выкладывай.
Я рассказал ей о заседании Ученого совета и разговоре с Дубровиным.
— И что же теперь будет? — спросила Ася.
— Откуда я знаю… Обойдется как-нибудь.
Ася вздохнула:
— Ладно, давай ужинать.
После ужина мной вдруг овладело какое-то смутное беспокойство. Я не мог и самому себе объяснить, чем оно вызвано. Может быть, что-то насторожило меня в тоне Аси, в ее взглядах, а потом было мгновение, когда мне показалось, что лицо у нее стало точно такое же, как позапрошлым летом, когда она сказала мне, что не может поехать со мной.
…Это было нелегкое для нас обоих время неопределенных отношений. Мы оба понимали, что надо как-то решать нашу судьбу, и очень хотели и в то же время страшились последнего шага. Я уже сделал ей предложение, и она откровенно сказала, что ей и самой хочется выйти за меня замуж. Даже очень хочется, сказала Ася, но она боится, что это не очень-то хорошо будет для нас обоих, особенно для меня, и предлагала подождать. К счастью, мы не скрывали друг от друга своих сомнений; может быть, это в конце концов и оказалось решающим. Я хорошо представлял, что пугало ее, и не мог не признать основательности ее доводов. Это было связано с ее первым замужеством. Ася вышла замуж, когда ей было двадцать, и я помнил ее мужа — высокого, стройного, очень красивого. Выйдя за него, Ася перевелась на заочное и уехала с ним на Урал. А через три месяца она ушла от него и вернулась в Москву, и я очень хорошо понимал, почему она сделала это, но только потому, что никогда не мог понять, как она могла выйти за этого смазливого ребенка. Потом Ася с искренним удивлением говорила мне, что и сама этого не понимает, и делала вид, что не придает никакого значения этому «эпизоду». К сожалению, это было совсем не так, иначе я ничем не мог объяснить ее непреодолимого отвращения к замужеству вообще. Но если бы только это мешало нам… В то лето мы оба то приходили в полное отчаяние, то безудержно стремились друг к другу, считая часы и минуты, оставшиеся до встречи. А причина была такая, что говорить о ней было мучительно. Я долгое время делал вид, что причины этой и вовсе не существует, но Ася сама догадалась. И однажды ночью, когда мы молча лежали рядом, измученные и опустошенные, боясь прикоснуться друг к другу, она спросила:
— Дима, тебе это очень тяжело?
— Что? — спросил я, еще не понимая, что она обо всем догадалась.
— То, что я физически не удовлетворяю тебя, — неожиданно прямо и даже как-то грубо прозвучал ее ответ.
Я хорошо помню, что очень испугался тогда. Испугался того, что она все поняла и решила, что с этим ничего нельзя сделать и нам лучше расстаться. Был у нас тогда долгий, откровенный разговор, и мне, казалось, удалось убедить Асю в том, что ничего страшного нет, она слушала меня и соглашалась, но смотрела как-то виновато…
И вот сейчас когда мы сидели после ужина и говорили, мне показалось, что на какое-то мгновение лицо Аси стало таким же беспомощным и виноватым, как в тот вечер. Я спросил:
— У тебя все нормально? Никаких неприятностей нет?
— У меня? — удивилась Ася. — Нет, все хорошо.
Но я уже окончательно уверился, что она что-то скрывает от меня.
Ася сказала об этом в воскресенье вечером, когда мы лежали в постели.
— Дима… — сказала она, и голос у нее был такой отчаянный, что у меня сразу сильно забилось сердце.
Я ждал, когда она наконец скажет, но она молчала и только крепче обняла меня.
— Что? — наконец с трудом выговорил я.
— Меня посылают в Англию.
Ну вот, подумал я, но еще не понимал, что это означает, и спросил:
— Надолго?
Я был уверен, что командировка будет самое большее на два-три месяца, но Ася сказала упавшим голосом:
— На год.
Она тихо лежала рядом, прижавшись ко мне всем телом, а я молчал, смотрел на замерзшие стекла, синие от лунного света, и ни о чем не думал. Потом я с каким-то недоумением повторил про себя: на год — и вспомнил, что не спросил ее, когда она должна ехать.
— Когда тебе нужно ехать?
— В апреле, — прошептала Ася так тихо, что я с трудом расслышал ее.
В апреле, повторил я про себя, пытаясь догадаться, что из этого следует, и стал считать — январь, февраль, март… В апреле. Наконец я сообразил и спросил:
— А до отъезда ты не можешь взять отпуск?
— Я уже думала об этом. Я постараюсь.
Я промолчал, мне просто нечего было сказать, я как-то вдруг отупел и не мог бы связать и двух слов и почувствовал сильную усталость, у меня сразу заболели все мышцы, натруженные за день лыжной ходьбой.
— Когда ты вернешься, то станешь настоящей англичанкой и будешь говорить по-русски с лондонским акцентом…
— Если тебе будет очень тяжело, я не поеду.
— Ну вот, — невесело сказал я, — так я и думал, что ты скажешь это.
Она ничего не ответила, я положил руку на ее вздрагивающую спину и прошептал:
— Не надо, Асик. Нам ведь так хорошо было в эти полтора года… А потом будет еще лучше, ты же сама знаешь это… У нас ведь еще столько лет впереди…
Она ничего не говорила и только крепче прижалась ко мне и скоро уснула.
Обычно в понедельник я просыпался в четыре, готовил кофе и легкий завтрак, потом будил Асю и провожал ее на станцию. Но эта ночь вся прошла в какой-то полудреме. В три я окончательно проснулся и тихо лежал, иногда поглядывая на светящийся циферблат часов. В четыре я осторожно разжал Асины руки и хотел встать, но она провела щекой по моей груди и сказала:
— Не вставай, полежи еще немного.
