одна перспектива — медленное и неотвратимое сползание вниз. Мол, свои три с половиной статьи мы уже написали, за тридцать перешагнули, и ничего лучше того, что мы уже сделали, нам не добиться.
— Да не так, Жанка, — поморщился Ольф. — Не передергивай.
— Все так, если отбросить твою словесность. На это я ему и говорю, что, если каждый день твердить себе, что ты дурак, действительно дураком станешь. Вот он и обиделся.
Я бросил журнал на столик и сказал:
— Оба вы порядочные… пентюхи. Один родился с этим действительно дурацким пунктиком об интеллектуальном несовершенстве рода человеческого, а ты все воспринимаешь всерьез. Ну, вообрази, что у него бородавка на носу, и смотри на это как на должное. Ей-богу, нашли из-за чего ругаться…
Я намеренно говорил так грубо, обычно на Ольфа это действовало лучше всего, но сейчас, кажется, переборщил: Ольф, неприятно усмехнувшись, поднялся и небрежно сказал:
— Ну ладно, я пошел, а то вы меня вдвоем с потрохами слопаете… Пока.
Видно, ему здорово хотелось хлопнуть дверью, потому что закрывал ее он так осторожно, что замок щелкнул чуть слышно.
— Вы что, действительно только из-за этого и поругались? — спросил я у Жанны.
— Не только.
— А из-за чего?
— Да так… всякое, — уклончиво ответила она.
— Не хочешь говорить — не надо, но, откровенно говоря, мне иногда очень не нравятся ваши стычки. По-моему, у вас нет никаких оснований так относиться друг к другу.
— Как «так»? Выдумываешь ты все. Отношения у нас нормальные. Что уж нам, и поспорить нельзя?
— Можно, конечно, но… более дружеским тоном, что ли…
— Можно подумать, что вы всегда спорите только по-джентльменски.
— Мы — другое дело, — необдуманно сказал я.
— Это уж точно. И мы с тобой — тоже другое дело.
Я промолчал, открыл холодильник — там сиротливо лежали кусок колбасы и половинка сморщенного лимона.
— Ты ужинала?
— Нет.
— Может, в ресторан сходим?
— Переодеваться не хочется. У меня там какие-то антрекоты есть.
— Тащи их сюда.
Жанна сходила за антрекотами и поставила их жарить. Настроение у нее было подавленное, и я спросил:
— Ты чем-то расстроена?
— Да особенно ничем. Так, что-то мысли всякие… не слишком веселые лезут. Ждать-то, оказывается, довольно неприятно. И Ольф ведь из-за этого бесится. Да и ты, я смотрю, настроен далеко не радужно.
— Я не из-за этого.
— А из-за чего?
— Да так…
Жанна улыбнулась:
— Десять минут назад я ответила тебе точно так же, а ты остался недоволен. Теперь что — моя очередь упрекать тебя в неоткровенности?
— А ведь верно, — пришлось признаться мне. — А что, в сущности, мешает нам высказаться до конца?
— А ты как думаешь?
— Не знаю.
— Так уж совсем и не знаешь?
Я невольно улыбнулся:
— Хитрая ты женщина, Жанка…
— Это почему же? — серьезно спросила она. — И пожалуйста, не отделывайся шуточками. Я не хитрая, о чем ты и сам отлично знаешь. И меня в самом деле беспокоит, что мы часто не договариваем до конца. А чтобы сдвинуться с мертвой точки, скажу, почему я иногда так… ну, скажем, не очень приветливо отношусь к Ольфу.
— Почему?
— Да все очень просто — завидую ему, а точнее — вашим отношениям.
— Завидуешь? — удивился я.
— Да, самая элементарная бабская зависть. Потому что вы можете позволить себе все, даже наорать друг на друга, и все-таки на ваших отношениях это в конце концов никак не скажется. Совсем никак, — убежденно повела она головой. — А вот со мной ты не можешь позволить себе ничего, и вообще — наши с тобой отношения меня далеко не во всем устраивают. Я понимаю, тебя настораживают некоторые эпизоды, вроде моего прошлогоднего предложения вместе поехать в отпуск…
— Или того вечера, когда я просил тебя остаться.
— Ты был пьян.
— А что это меняет?
— Ну, кое-что все-таки меняет.
— Нет. Потому что и потом мне не раз хотелось, чтобы ты осталась. Особенно когда Ася была в Англии.
Наверно, мне не нужно было этого говорить. Жанна пристально посмотрела на меня, словно хотела спросить о чем-то и не решалась. Я продолжал:
— А впрочем, об этом-то уж точно не стоит говорить. Незачем все усложнять.
— Вот как… — неопределенно отозвалась Жанна, отводя взгляд. — Ну, не надо так не надо. Давай ужинать.
Глядя на нее, я вдруг почувствовал то, что принято называть угрызениями совести. Очень приблизительное выражение, но как сказать иначе, я не знаю. Ведь я относился к Жанне гораздо лучше, чем ей казалось, но я боялся показывать это и ей и другим. И если уж говорить честно, меня настораживали вовсе не те эпизоды, о которых говорила она. Наоборот, они радовали меня. И сегодняшнее ее признание в том, что ее не во всем устраивают наши отношения, — тоже… Потому что я и сам хотел большей близости. Хотел — и боялся этого… Понимает ли это Жанна? Иногда я был уверен — да, понимает. А на меня самого порой находили какие-то периоды полнейшего непонимания, когда я не мог воспринимать ничего, кроме буквального смысла ее слов. И так было не только с ней, но и с Асей. Вот и сегодня я никак не мог понять, что хочется Асе: чтобы я остался или уехал? Или ей безразлично? Почему она не спросила, не смогу ли я остаться?
— Ешь, а то остынет, — сказала Жанна.
Я молча принялся за еду и словно со стороны увидел нас обоих: мужчина и женщина за кухонным столом, почти совсем как муж и жена, и молчание могло означать короткую размолвку, а как это покажется на взгляд постороннего? Или на взгляд Аси? Что она думает о моих отношениях с Жанной? Она никогда не выказывала ни малейших признаков ревности — почему? Полностью доверяет мне? Она ведь знает, что мы встречаемся ежедневно и часто по вечерам сидим вдвоем, неужели это ничуть не беспокоит ее? Если действительно так, то почему? А что бы чувствовал я на ее месте?
Мне вдруг стало совсем скверно от мысли о своей беспомощности, от своего неумения — или неспособности? — разбираться в людях, и в первую очередь в самом себе… Откуда это непонимание? Вот сидит Жанна, о чем она думает? Может быть, ее обидели мои слова или она ждет, когда я что-то скажу ей, а что я должен сказать? Или ничего этого нет — ни обиды, ни ожидания, просто сидят двое — мужчина и женщина, хорошие товарищи, коллеги по работе, — и молча ужинают. Почему молча?
— Знаешь, — сказала вдруг Жанна, — иногда мне очень хочется, чтобы ты расспросил меня о моем прошлом. Но ты так ни разу и не заговорил об этом. Почему? Ведь не потому, что это тебе неинтересно?
— Нет, конечно, — сказал я.
