фальцетом заявляет слегка горбатая низенькая Тень, сидящая по правую руку от Главного. — Необходимо их всех — взять в оборот: сжечь, отравить, застрелить, запытать… В очередь первую — этого наглого и безродного Алексашку Меньшикова и его жену-раскрасавицу, деток их…
— А еще Бровкина Алешку — самозваного маркиза де Бровки, и Волкова Василия! — подсказывает кто-то слева, густым басом.
— Царевича Алексея! — следует очередная подсказка.
— Царевну Наталью!
— Федора Ромодановского, князя-кесаря!
— Брюса Яшку, алхимика богопротивного…
— С Яковом-то — мы разберемся по-другому! — гадостно усмехается Главный…
Окончательно его разбудил громкий и нетерпеливый голос:
— Алексашка, мать твою! Кончай дрыхнуть, исчадие ада! Сюда, мерзавец, иди: о будущем думать будем, планировать все — с немалым усердием…
Егор усиленно потряс головой, неуверенно встал на ноги, осторожно, боясь выпасть, перегнулся через низкий борт струга, щедро поплескал на лицо прохладной речной воды, наскоро обтерся рукавом камзола, оглянулся.
Петр аккуратно и тщательно разложил на наспех сколоченном дощатом столе-стеллаже различные карты и планы, властно поманил его к себе:
— Ну, Алексашка, то бишь — Александр Данилович, давай разрабатывать план будущей войны… Как же обозвать-то ее?
— Предлагаю Северной войной назвать это мероприятие! — не раздумывая ни минуты, предложил Егор. — А что такого? — недовольно обернулся на захихикавшего Автонома Головина. — Хорошее, на мой взгляд, название, благородное.
— На раз возьмем шведа! — нагло и бездумно заявил Головин. — Мы их…
Егор, неторопливо подойдя к самодельному столу, даже замахнулся на Автонома:
— Ты, бездельник, думай, о чем говоришь! Зачем нам всякие позорные конфузии? А? Тут дельный план нужен сразу лет на десять — двенадцать. Первый этап — на лет пять-шесть… Чтобы — стопой железной — встать на Балтийском побережье!
— Молодец, Алексашка! — горячо поддержал его царь. — Жги! Языками трепать — все большие мастера. А вот простой разумности — и за целый год не дождешься от них…
— Тихой сапой строим просторные склады, хорошие дороги… По весне штурмуем шведскую крепость Ниеншанц, забираем, тщательно укрепляем, часть пушек переносим на Заячий остров, — старательно объяснял Егор. — Потом ждем до осени: крепость Нотебург без поддержки продовольственной и сама сдастся. На очереди — Иван-город, Нарва, Мариенбург, Рига, Ревель… Да и Курляндию надо забирать — под русскую руку! Главное, без спешки, шаг за шагом…
— Действительно, а чего нам торопиться? — покладисто соглашался Петр. — Годом раньше, годом позже… Спешка, она хороша — только когда блох ловишь или там — клопов давишь настенных.
Когда до Воронежа (реки, а следовательно и города) оставалось всего ничего — полдня пути, навстречу стругам попалась новехонькая бокастая каторга под светло-бежевым косым парусом, на носу которой стоял взволнованно машущий рукой Василий Волков — бессменный Егоров заместитель по делам охранным.
— Табань! — уверенно и громко скомандовал Егор гребцам, понимая, что случилось что-то явно неординарное и плохое, раз Василий, которому велено было безотлучно надзирать за царевичем Алексеем, покинул Москву.
Суда поравнялись.
— Докладывай! — велел Егор.
— Генерал Лефорт — скончался! — объявил Волков.
— От простуды?
— Никак нет! Застрелили! Из груди достали три пули.[6] Все — шведские…
— Что?! — взревел Петр. — Мать его! Дьяка ко мне — с бумагой, перьями и чернилами! Чердынцев? Указ пиши! Война! С весны — начинаем решительный штурм Нарвы! Молчать всем! С весны, я сказал…
— Мин херц! — выждав несколько минут, вкрадчиво обратился к царю Егор. — А кто, собственно, сказал, что пули — именно шведские? На них что, написано про это? Как бы дел не наворотить горячих да поспешных…
— Волков, живо ко мне! — распорядился Петр. — Василий, ну-ка, поведай нам — что там с этими пулями? Какой умник определил их настоящее место рождения?
Может, дурь обычная? Или, того хуже, заумное предательство? Так кто же у нас так соскучился по дыбе и плахе?
— Саксонский посол Кенигсек, государь, поведал о происхождении пуль! — сильно побледнев, доложил Волков. — Он как раз приехал с визитом к генералу Лефорту, не зная еще, что преставился уже герр Франц. Осмотрел внимательно Кенигсек пули, что доктор Карл Жабо вынул из груди покойного, и говорит, мол: «В Швеции есть небольшой город, который прозывается Керуна. А рядом с ним имеется большая и высокая гора из разных рудных металлов. Вот шведы из тех руд и льют свои пули. Они получаются очень приметными — более светлыми, чем немецкие или бельгийские, к примеру». Мы пули, которые доктор извлек у генерала из мертвой груди, сравнили с нашими обычными, пистолетными. Все точно, государь: грудные — гораздо светлее обычных! Тогда князь-кесарь Ромодановский мне и велел строго, мол: «Доложи Петру Алексеевичу, что именно шведскими пулями застрелили славного генерала Лефорта!» Я и доложил…
— Мин херц, давай не будем торопиться! — неуверенно предложил Егор. — Вернемся на Москву, перепроверим все…
— Молчи, гнида трусливая! — ласково попросил царь и от души заехал Егору в ухо, после чего пристально всмотрелся в правый (по ходу течения) речной берег: — Что там за палаточный лагерь? Временная стоянка драгунского полка? Немедленно пристаем! Сейчас я шведскому Карлу письмо напишу — об объявлении войны…
«История — дама очень упрямая! Не хочет она изменяться, сопротивляется — изо всех своих сил! — известил, мерзко ухмыляясь, нетактичный внутренний голос. — Столько ты, братец, положил усилий, чтобы отсрочить на год-другой начало Северной войны? А ничего и не получилось! Ну, что скажешь в ответ?» — А что тут можно сказать? — растерянно пробормотал себе под нос Егор. — Похоже, что и в этот раз История победила. Теперь вот — воевать придется, однако… Хотя иногда и нам удается потеснить тетушку Историю с позиций ею занимаемых![7] Тот же царевич Алексей, к примеру. Вовремя отняли мальца от попов и родственников жадных, воспитанием занялись — совместными усилиями, теперь вот отличный мальчишка растет: умный, любознательный, добрый. И на своего отца неординарного влияет насквозь положительно. Помягчел за последние два года Петр Алексеевич сердцем своим, человечнее стал, даже человеколюбивее — не побоюсь этого красивого слова… А та же Служба сестер милосердных, которую организовала Санька моя — на века раньше отведенного на то срока? Это что, мало? Так что и мы свои щи хлебаем не лаптем рваным, заплесневелым…
Глава вторая
Тревожные будни
За каретными окошками чуть засерело, приближался рассвет, следовательно, Москва была уже совсем близко. Рядом громко и нервно похрапывал Петр, с кожаного сиденья, расположенного напротив, на Егора испуганно таращился подполковник Волков — его ближайший соратник и личный друг. Друг — насколько подчиненный может быть другом непосредственному и всемогущему начальнику.
— Приснилось что-то плохое, Александр Данилович? — тихим шепотом поинтересовался Василий. —
