деды… Нам ли переиначивать? Ну, господин генерал-губернатор, готов принять сокровища царя Тишайшего? — недобро и внимательно посмотрел на Егора своими серо-желтыми, волчьими глазами…
«Не любит он тебя, братец! — печально резюмировал внутренний голос. — Да что там „не любит“ — ненавидит люто…»
Они вошли в узкий зал, дальняя стена которого терялась где-то — во мраке веков… Вдоль одной из боковых стен выстроились в бесконечный ряд древние чеканные серебряные ендовы, иноземные золотые кубки на длинных витых ножках, массивные серебряные и позолоченные лохани, стопки золотых и серебряных блюд. Особняком располагались два льва — из чистого серебра — с золотыми гривами и большой павлин литого золота — с глазами-изумрудами. По другой стене тянулись широкие дубовые полки, заполненные разномастными — кожаными и сафьяновыми — мешками и мешочками. Некоторые мешки уже давно истлели по швам, и на каменном полу перед ними лежали горки серебряных и золотых монет.
— Золото, в основном, голландские ефимки, — невозмутимо пояснил князь-кесарь. — Их здесь должно быть ровно пятьдесят два мешка…
Неожиданно по залу пробежал легкий ледяной ветерок, мерзкий и протяжный голос чуть слышно прошелестел:
— У-у, суки! Ходят тут всякие… Вороги! Чтоб вам пусто было…
Егор замер, напряженно вслушиваясь, высоко поднял фонарь над головой. Молчал, недовольно сопя, и Ромодановский.
Спустя секунд десять — пятнадцать из боковой стены комнаты выскользнул высокий светлый силуэт — мужчина в старинных белесых доспехах, с прозрачным боевым топором в руках. Призрак, недовольно стеная и охая, пересек помещение наискосок и мгновенно скрылся в противоположной стене.
— Крепкие у тебя нервы, Александр Данилович! — с легкими нотками удивления в голосе одобрил князь-кесарь. — У иных деятелей ноги давно бы подкосились, да штаны бы промокли насквозь. Ты же вроде не падаешь, да и портки остались сухими…
— Это был Дух Алексея Михайловича? — хриплым и чуть дрожащим голосом неуверенно спросил Егор.
— Он самый! Да ты не трясись так. Он безобидный совсем. Ну ходит, ну ругается и ворчит. Ничего страшного, в общем, дело-то — насквозь житейское… Ладно, господин генерал-губернатор, пошли дальше. Дел у меня сегодня невпроворот. Кровавых — в том числе…
На дальних полках лежали груды собольих и пыжиковых шкурок, отрезы бархатов и шелков, над которыми недовольно перепархивали стайки потревоженной моли.
— Меха-то и ткани — сгнили уже! — низко склонившись над широкой полкой, недовольно проворчал Егор. — Лет бы на десять — пятнадцать пораньше…
— Раньше — незачем было! — жестко пояснил Ромодановский. — Слово я давал покойному Алексею Михайловичу, что все эти богатства пойдут только на дело великое и нужное — для всей России… Новый знатный город на Балтийском побережье — великое дело! И батюшка нашего царя — в свое время — мечтал об этом…
— На сколько здесь будет добра, Федор Юрьевич? — шепотом спросил Егор.
— Миллиона на полтора, наверное. Года на два, может, и на три хватит тебе… Загружай все в возки, прячь, охраняй, пользуй. Только, прошу, записывай тщательно — как и что. Не сегодня, так через три года Петр Алексеевич потребует от тебя, охранитель, подробного отчета. Да и я подключусь…
— Федор Юрьевич, а не шепнешь мне вскользь словечко: что там наш государь себе на весну запланировал? — тихонько спросил Егор. — Всех расставил по важным местам. А сам-то — куда собрался?
— С молодухой своей хочет слегка развеяться, попутешествовать, — улыбнулся в свои татарские, подковообразные усы князь-кесарь. — По весне они поедут на Воронеж, потом поплывут на кораблях да стругах по Дону-батюшке. Хочет царь показать своей Катеньке степи русские, весенние, вольные…
Выезжать к Ниеншанцу (русской «опорной точке» тех краев) Егор запланировал в конце февраля — по зимникам, не дожидаясь весенней подлой распутицы.
В дорогу собирался не один: с обозами многочисленными, в сопровождении полков Дикого и Петровского. Всю охранную Службу он оставлял на Василия Волкова, который со дня на день должен был получить звание генерал-майора.
«Братец, а не хочешь ли ты посетить Яшку Брюса? — неожиданно спросил внутренний голос. — Другом же он был тебе — долгие и долгие годы. Негоже забывать друзей, хотя бы и бывших…»
После завершения очередного совещания, посвященного утверждению предварительного плана застройки Питербурха (Санька рисовала — совместно с голландским инженером Исааком Абрахамом!), Егор вежливо попросил у Петра разрешения — повидаться с Брюсом.
— Повстречайся, коль тебе так хочется! — недовольно поморщился царь. — Только толку в том… Похоже, наш Яшка окончательно распрощался со своим разумом. Порой такую несет ахинею — уши вянут! Беседовал я как-то с ним пару раз. Впрочем, встреться, поболтай. Может, тебе он что-нибудь и поведает — полезного да разумного…
Западное крыло Преображенского дворца встретило неприветливо: гулкие коридоры, бдительные часовые, колкая и недобрая тишина. Незнакомый Егору, широкоплечий и усатый поручик, минут пять — семь повозившись с тугими замками, приоткрыл до половины высокую дверь, приглашающе и плавно провел по воздуху рукой:
— Проходите, Александр Данилович!
В помещении, несмотря на бодрые и шустрые сквозняки, пахло пыльной затхлостью и вековой заброшенностью. Книжные шкафы, забитые под самую завязку книгами и кожаными папками, широченные дубовые полки, беспорядочно заваленные толстыми фолиантами и разнокалиберными пергаментными свитками. На столиках и стеллажах — колбы и колбочки, мензурки и разномастные мешочки, шкатулки и бочонки, склянки и фарфоровые ступки, весы всевозможных конструкций, странный прибор, отдаленно напоминающий микроскоп, длинная труба телескопа, направленная — сквозь толстые прутья решетки — в высокое стрельчатое окно.
Послышались медленные, неприлично громко шаркающие шаги, из-за высокой китайской ширмы, отгораживающей дальний угол комнаты, вышел сгорбленный и неприветливый старикан. У пожилого, неопрятно одетого человека были длинные, совершенно седые волосы, ниспадающие ему на плечи, очень бледное лицо, густо изрезанное глубокими морщинами, мелко трясущиеся кисти рук, покрытые коричневой пергаментной кожей.
— Саша! — расплылся в широкой улыбке старик, демонстрируя Егору свой щербатый рот, радостно протянул для рукопожатия темно-коричневую руку. — Как хорошо, что ты пришел! А я теперь часто вспоминаю о тебе, о днях наших вешних…
— Яшка? — до самой глубины души удивился Егор, осторожно отвечая на рукопожатие старца. — Как же так? Тебе же еще и тридцати трех лет нет, а выглядишь — на все семьдесят пять…
Брюс криво усмехнулся:
— Это, Саша, наверное, цена такая — за полученные знания. Чем больше узнаешь о нашем мире, тем больше поражаешься и ужасаешься… Представь, я уже целый год совсем не сплю. Научился вот. Жалко времени, очень уж быстро оно утекает: словно песок сквозь пальцы. Звезды спать не дают. Всю ночь смотрю на них, а днем вспоминаю, размышляю. Звезды, звезды, звезды… Астрология, Саша, величайшая наука! Даже алхимия перед ней — детский лепет! Вот послушай, что я тебе сейчас расскажу… Да ты присаживайся! Вот кресло — почти чистое…
Через полчаса Егор понял, что Брюс может говорить только о звездах, все остальное представлялось ему мелким и никчемным. Война со Швецией? Ерунда! Алешка Бровкин увел у курляндского герцога жену? Смешно, конечно, но что это — перед бесконечными тайнами Галактики? Тщета и тлен! А вот период полного обращения кометы Галлея вокруг Солнца составляет…
— Саша, представляешь, а Бога-то и нет! — радостно блестя своим единственным живым глазом, увлеченно рассказывал Яков. — И Земля — планета наша. Она, чтобы ты знал, вращается вокруг Солнца, и, скорее всего, тоже круглая — как и все остальные планеты, — неожиданно став абсолютно серьезным, предложил: — Хочешь, Александр Данилович, я тебе предскажу судьбу?
