Но меж собой его назвали «унтер-шлёп». И всегда, как только наш учитель появлялся в школе, кто- нибудь сообщал:
— Ребята, унтер-шлёп пришел.
Нам нравилось вставать во фронт, делать обороты, сдваивать ряды, но когда унтер-шлёп поучал нас своей «словесности», мы вяло отвечали и думали: «Поскорей бы кончился урок». А он старательно вбивал: «Его императорское величество… Его императорское высочество… Августейшая дочь его императорского величества…»
Я спросил унтер-шлёпа:
— А вы царя видали?
Я? Ну, конечно! Я же бывал часто в почетном карауле при дворце его императорского величества… Он же со мной всемилостивейше изволил беседовать и подарил мне рубль.
— А к-куда вы эт-т-у р-у-блевку девали? — спросил Денисов, улыбаясь.
— Не рублевку, а рубль! — строго сказал унтер. — Его императорское величество рублевки не дает, а рубли!
Он произнес это подчеркнуто и гордо.
Скоро наш унтер явился в школу пьяный. Нетвердой походкой он прошел по коридору и зашел к нам в класс. Мы чертили план своего класса. Углубленные в интересную работу, мы не заметили, как он вошел. Урок географии преподавал Алексей Иванович. Он задал нам работу и вышел.
Наш унтер вошел и, встав в дверях, крикнул:
— Смирно! Здорово, братцы!
В классе поднялся шум, мы захохотали, а Денисов подошел, сделал «под козырек» и с трудом проговорил:
— Зд-здыравия ж-желаем, в-ваше у-унтер…
Но унтер его перебил:
— Не имеешь права делать под козырек без головного убора! Мы вскочили с мест, окружили унтера и принялись дергать его за шинель. Еремеев стащил с него фуражку. Мы не заметили, как он отцепил с его фуражки кокарду и приделал золотого бумажного петушка от конфетки. Улыбаясь, он надел на него фуражку. Весь класс грохнул раскатистым хохотом.
А Егор вытянулся в струнку и чеканно проговорил:
— Здравия желаю, господин унтер-офицер старшего оклада Петухов!
— Н-нет, врёшь, — грозя пальцем, сказал унтер, — я не Петухов…
— Я… я Анкудинов…
В эту минуту вошел Алексей Иванович. Унтер вытянулся в струнку и сделал «под козырек».
— Идите домой, — сказал Алексей Иванович, смотря с улыбкой на золотого петушка. — Зачем вы в таком виде пришли в школу?
— Виноват! Виноват! У меня сегодня тезоименитство. Именинник я.
Алексей Иванович едва выпроводил именинника из класса, снял в коридоре с него фуражку и убрал петушка. Мы слышали потом, что Никифор поволок его к выходу, сердито говоря:
— Налил шары-то и лезешь в присутственное место. Пойдем… Ну, да айда! Ишь ты, ваше не переедешь!
Петушка мы у Алексея Ивановича украли и на другой день все-таки прицепили к фуражке унтера.
Смеясь, мы наблюдали в окно, как наш дядька важной походкой направлялся вдоль улицы.
В другой раз мы усаживались за парты и особенно сильно шумели. К нам вошел дядька. На этот раз он был трезвым. Поводя светло-русыми подкрученными усами, он строго крикнул:
— Эй, вы, галманы, смирно!
Мы на мгновенье смолкли и снова зашумели.
— Смирно! Что вы это орете, как галки? Что вы — дисциплину не знаете? — закричал еще более строго унтер.
— Сейчас, господин унтер-офицер, урок не ваш, — заявил Гладков.
— А чей?
— Петра Фотича.
— Ну, и что же! Что, я не имею права вам запретить орать? Нарушать тишину?… Смирно!..
Но мы не унимались. Архипка Двойников раскатисто расхохотался. Унтер подошел к нему, выдернул его за шиворот из-за парты и потащил в угол.
— Стой, стервец! Я вам покажу!.. Смирно!.. Вы что, гаденыши? Вам я говорю али нет?!
Вдруг вошел Петр Фотиевич. Удивленно смотря на унтера, он спросил:
— Вы что здесь?
— Шумят не на милость божию, Петр Фотич, — сказал унтер.
— Я спрашиваю, зачем вы здесь, в классе?
— А я пришел унять. Орут, обормоты, прямо безобразие!
— По-моему, это не ваше дело, господин Анкудинов.
— Как это? Чем орать, взяли бы лучше словесность повторяли. Словесность не знают. Я всем им по колу поставил.
Лицо Петра Фотиевича потемнело, а щека заиграла, точно он торопливо что-то раскусывал на зубах.
— Идите. Не мешайте заниматься, — строго сказал он.
— Нет, Петр Фотич, это все-таки непорядок. Никакой дисциплины в них нету. Орут, утланы.
— Я вас еще раз прошу — идите. Я здесь инспектор, наконец! И по всем делам обращайтесь ко мне.
Дядька направился к выходу. Приподняв плечи, он обиженно говорил на ходу:
— Шумят, и не имей права сказать. Нельзя же так! Дисциплина должна быть, а они орут, как оголтелые.
Вскоре дядьки Анкудинова в школе не стало. Вместо него пришел другой — черный строгий унтер. Я узнал в нем одного из жандармов, которые приходили к брату Павлу, когда он делал жандармскому полковнику рамочки.
ДВА УРОКА
Раз Петр Фотиевич пришел в класс и сказал нам:
— Ребята, завтра пойдем на рудник. Всё, что вокруг делается, вы должны знать: откуда что берется, кто всем пользуется и как пользуется.
На другой день мы пошли к железному руднику. Перед нами открылась глубокая ступенчатая яма рудника. Сотни лошадей, запряженных в двухколесные тележки-таратайки, спускались вниз, на самое дно рудника. На дне воронки люди и лошади казались игрушечными. К яме примыкала гора Высокая. С противоположной кромки рудничной ямы она была видна, как на ладони.
— Вот гора, — указал Петр Фотиевич на гору Высокую, — в ней богатейшее месторождение железняка. И железняк, ребята, магнитный. А знаете, кто владеет этой горой?
Мы вопросительно посмотрели на него.
— Владеет этим рудником и горой князь Демидов. Вот посмотрите, сколько на него работает коней и людей!
В глубине ямы пестрели рубахи рабочих и двигались тысячи таратаек, нагруженных рудой. Помолчав немного, Петр Фотиевич как-то подчеркнуто сказал:
— Вот видите, ребята, какой Демидов богатый!
В другой раз учитель повел нас к домне. Охваченные изумлением и восторгом, мы смотрели, как из доменной печи льется чугун. Точно густая кипящая кровь выбегала по канавке от печи и растекалась широко по доменному двору в сделанные в земле корыта — изложницы.
