Агентство тесно сотрудничает с одним конкретным подразделением ООН, и я совершенно искренне могу сказать, что за последние несколько недель мы добились крайне, крайне впечатляющих результатов.
Я, вероятно, вякнул что-нибудь кислое, вроде «вот молодцы», но что бы я ни имел в виду, он мою реплику игнорировал и продолжал:
— На ваш второй вопрос: закончилось ли уже это все? — я могу ответить лишь неким обоснованным «да». Третий же ваш вопрос — тот, которым вы интересуетесь, остаетесь ли вы в живых, — немного сложнее. С точки зрения моего руководства, мне кажется, я могу сказать, что проблемы теперь нет. — Он повернулся и посмотрел на меня с таким видом, словно старался постичь, за каким рожном человеку вроде меня вообще захочется оставаться в живых. Я расправил плечи и постарался выглядеть высокомерно — насколько позволяло пассажирское сиденье крошечного «фиата». — Однако, мистер Маккабрей, я уверен, что вы понимаете: за сложной операцией типа нашей может волочиться много, очень много неувязанных хвостов, и на их подтирку и разглажку уйдет некоторое время. И разумеется, в своем бюджете мы не сможем оправдать трат на защиту, скажем, вас круглосуточно в течение нескольких следующих месяцев. Я уверен, вы это осознаете.
— Я это вполне осознаю, — ответил я, не придавая значения кричащей мешанине метафор.
— Скажите, вы никогда не задумывались о Сейшелах? — спросил он. — Антилах? Самоа? Виргинских островах?
Я обратил к нему каменный взор, от которого ему самому следовало бы задуматься об острове Пасхи.
— Ну а как насчет Нормандских островов? У вашей жены там половина доли в очень красивом особняке.
Я этого не знал, но, с другой стороны, в те дни я вообще многого не знал об Иоанне.
— Откуда вам это известно? — придирчиво вопросил я.
Он пригвоздил меня тем взглядом сожаления, коим люди часто пригвождают меня, решив, что я дурачок. И столь же часто, если обстоятельства к тому благосклонны, этот взгляд жалости я стираю с их физиономий агрегатом, который Джок именует «пятерней», однако пассажирское сиденье праворульного «тополино» я бы не назвал благосклонными обстоятельствами: единственным возможным ударом был бы наотмашь с левой, а на пути располагалось зеркальце заднего вида. Более того: мешали пятнадцать лет — не говоря о тридцати фунтах — потакания своим прихотям.
— Мне всегда хотелось посетить остров Джерси, — вот что я поэтому сказал.
Следует опасаться ненависти к людям и даже к вещам; очень легко стать тем, что ненавидишь. Победа при Энтеббе[173] уничтожит нас вернее разгрома под Курском. И я вовсе не ненавидел Блюхера, пока он вез меня домой, хотя стараться приходилось так, что дай боже.
Иоанны дома не было, зато Джок, разумеется, был. Его здоровый глаз, казалось, взирает на Блюхера чуть ли не милостиво; не будь я озабочен иными вещами — вроде жизни и смерти, — я бы решил, что это диковинно, ибо Джок никогда не являл симпатий к болони. Я предложил Блюхеру ассортимент стульев и кресел, призвал Джока снабдить гостя всем, чего пожелает его душа в смысле выпиваемого или поедаемого, после чего сконфуженно удалился — как хозяин, которому нужно вывести кота по надобности. Мне насущно требовалось залезть под душ и освежить тулово свежевыстиранным джентльменским бельем, гольфами и сорочкой противу того, что было надето на мне сейчас,
Я увлекся, как со мной обычно и бывает; должно быть, миновало полчаса, прежде чем я возник в гостиной вновь — ароматный и переобмундированный, в надежде, что Блюхер уже откланялся. Я, разумеется, ошибся. Он отнюдь не откланялся, а отклонил возможность пренебречь инфернальной свободой расположиться в непосредственной близости от супруги моей Иоанны на крохотной софе Луи Кянза,[174] не предназначенной для поддержки двух людей, если только два этих человека не возражают против определенной интимности и теплой близости тазов и ляжек. Парочка, представшая моему взору, хихикала — я слышал это отчетливо. Нечасто я замираю в ужасе и ошеломлении, но именно в них я в тот момент и замер.
— Чарли-дорогуша! — вскричала Иоанна. — Мы уже думали, ты никогда не выйдешь. Присаживайся же наконец, дорогуша; и выпей чего-нибудь; должно быть, ты очень утомлен.
Я расположился на самом неудобном стуле в комнате и влил напиток в свои не расположенные к питию уста. (И то, как вы понимаете, лишь для маскировки — иначе приглушения скрежета зубовного.)
— Ну что ж, Блюхер, — молвил я. — Вижу, вы уже свели знакомство с моей супругой. Хорошо, превосходно, да.
— Дорогуша, да мы знакомы уже сотни лет…
Блюхер глянул на нее и кивнул со знанием дела, эдак любовно. Я влил в себя еще один глоток виски, чтобы зубы не сильно скрежетали. Ни единого разговорного гамбита не представилось мне: я лишь опалял взором несколько квадратных дюймов ковра меж моими ступнями.
— Чарли, дорогуша, ты что-то негостеприимен сегодня — не мог бы ты хотя бы рассказать нашему гостю какую-нибудь забавную историю или что-нибудь? То есть он же спас тебе жизнь, хм-м?
В этот миг я и утратил терпение. Все ставки отменены.
— Слушай, — рявкнул я. — Этот мой гость — быть может, следует сказать, наш, —
Лицо Иоанны окутала милая терпимость выдрессированной Споком[175] мамаши, чье чадо только что обмочило постель в третий раз за ночь.
— Ты не вполне понял, Чарли-дорогуша. Вообще-то наш гость прикинул, что чище всего будет как бы покончить с тобой еще очень и очень давно. Это я купила твою жизнь.
Мой мозг предстал себе такой клеткой, по которой весело и безмозгло носятся в колесе белые мыши.
— Ну конечно, — горько ответил я, — Конечно, еще бы. Ты купила мою жизнь. Надо не забыть сказать тебе спасибо. И нет смысла спрашивать зачем, я полагаю?
— Потому что я полюбила тебя, глупый ты и самодовольный педант! — вскипела она. Я никогда не понимаю, что следует говорить в такие минуты; обычно я просто шаркаю ногами и выгляжу преглупо.
— Э-э… последнее слово было «педант» или «педак»? — поинтересовался я при отсутствии чего бы то ни было прочего, чем можно было поинтересоваться. Иоанна не ответила — она сидела мрачнее бури, пристукивая ногой по ковру, как будто в нем до сих пор копошились какие-то мелкие вредители. Вроде, скажем, Маккабреев. Я отчетливо увидел, как рука Блюхера потянулась к ее руке и нежно ее пожала.
— И сколько же ты заплатила за эту якобы мою жизнь? — спросил я, ибо худшие мои страхи выпрыгнули на авансцену лобных долей головного мозга и пустились отплясывать непристойную джигу. К моему изумлению, Иоанна хихикнула — причем самым что ни на есть привлекательным манером. Я никогда раньше не слышал, чтобы она хихикала.
— Прошу тебя, налей нам сначала выпить, Чарли-дорогуша.
Это я и сделал, хоть и неблагосклонно — однако при начислении порции себе несколько подобрел.
— А теперь, — по-домашнему сказала она, — Францл тебе все расскажет.
—
— Эй, здорово, Чарли, старина! Я знал, что мы с тобой к концу перейдем на «ты». Итак, я уж сказал вначале — ценой твоей жизни была женитьба на Ханшен.
—
— Ну да, а ты ее как называешь? Иначе? Что ж, я тогда не очень ясно выразился: это была ее идея, не моя. Видишь ли, ей взбрела в голову безумная мысль, что ты — ее единственный мужчина на свете. У нее постоянно случаются дикие фантазии, знаешь?
— Нет.
— И тем не менее. Как бы то ни было, ее организация внедрилась так глубоко, как только могла, и стало довольно-таки ясно, что китайцы больше никаких своих карт на стол не выложат, если котелок не подсластить никакими активными действиями. Мое же Агентство — скорее секретное, чем, э-э, подрывное — тоже уперлось носом в каменную стену, а паршивцы из ЦРУ уже принялись разнюхивать вокруг наших пожарных гидрантов… Э-э, фонарных столбов?
— Продолжайте.
— Ну что — мы как бы теоретически договорились, что требуется некий катализатор: например, вкинуть в игру какую-то новую личность, и та будет спотыкаться в потемках. Тут-то олени и ломанутся…
— Он имеет в виду, Чарли-дорогуша, человека изобретательного, вроде тебя, но незнакомого со сценарием…
— Ты хочешь сказать, — перебил я, — что из меня под пытками невозможно вырвать то, чего я не знаю?
— Нет, дорогуша, я говорю об отсутствии стереотипных представлений, которые могли бы заставить тебя…
— …следовать шаблонам, свойственным тренированному агенту. Нам следовало озадачить их, введя в игру человека явно непрофессионального, полудурочного…
— Он имеет в виду, дорогуша, что это сродни тому, как выставить английскую международную сборную по регби на футбольный чемпионат Йеля-Гарварда. Я знала, что для тебя это будет отчаянно опасно: Францл предлагал мне одиннадцать к двум, что ты не переживешь первой недели, — но это все равно гораздо лучше, чем отдавать тебя на растерзание тем ужасным людям в ланкаширской пещере. Ты же этого не можешь не видеть, правда, солнышко?
Я не мог не видеть другого: как рука Блюхера поглаживает ее руку, а когда я наконец оторвал от сего зрелища взгляд, — как белеют мои собственные костяшки. Блюхер между тем продолжал повествование:
— А кроме того, как я сказал, гадкие парни хотели каких-то действий; по-настоящему активных, для того мы и сочинили эту попытку покушения на Ее Величество. Мы и не думали, что ты доберешься до первой базы, и, господи, переживали, когда стало казаться, что тебе это сойдет с рук. В тот раз мы к тебе немного запоздали — перекрытые дороги и все такое, — и уж, конечно, повезло, что патрон застрял в казеннике. Я полагаю, ты бы и в самом деле довел дело до конца, хм?
— Вообще говоря, полагаю, что нет. Это бы, видите ли, не понравилось Джоку. Он бы подал заявление об уходе.
— Ему бы не пришлось. Видишь ли, в окне напротив через дорогу сидел китайский паренек со снайперской винтовкой. Он бы засветил тебе прямо между глаз через одну пятую секунды после твоего выстрела. Чтобы спасти тебя от допросов, понимаешь?
— Тебе изумительно все удалось, Чарли-дорогуша. Я так тобой горжусь.
— Ты и впрямь молодец, старина Чарли.
Он обхватил мою жену за плечи и громко чмокнул ее в щеку. Это было слишком. Костяшки мои уже стали Белее-Белого, и, я уверен, любой тренированный сторонний наблюдатель пронаблюдал бы, что вены у меня во лбу вздулись, как пожарные шланги. Я поднялся на ноги, меча в эту парочку опасные взгляды. Нам, Маккабреям, отнюдь не свойственна практика вырывать у своих гостей члены один за другим, особенно в присутствии дам, как бы низки и подлы эти дамы ни были. Должен признаться тем не менее, что я чересчур близко подошел к нарушению сего правила, да и вообще-то нарушил бы его, не припомни в тот момент, что просто не подобает бить гостя, чья поза при объятии чужой жены выдает бесстыдную выпуклость под левой мышкой, где, со всей очевидностью, таится крупный и грубый автоматический пистолет. Я величаво прошествовал вон из комнаты подчеркнутым фасоном. Ни на чем не преткнулся, да и дверью хлопать не стал.
Джок, неколебимый малый, пребывал в кухне, и огромные сапоги его покоились на гигиеничной рабочей поверхности стола. Он глянул на меня поверх края свежего номера «Киноудовольствий». Я отвесил мощный пинок ближайшему предмету кухонной обстановки — пастельного окраса, с легко скользящими дверцами — и жестоко его погнул. Джок порылся в
