Христу, и кто, тем не менее, безутешен насчет своей ежедневной нетвердости и своих грехов? Кто иным образом может слушать это, не опасаясь за собственную веру, как не тот, кто, обновляя себя через утешение, зовет следовать Христу? Так лютеровское высказывание, понятое как результат, становится драгоценной благодатью, которая единственно и есть благодать.
Благодать как принцип, pecca fortiter как принцип, даровая благодать есть, в конце концов, лишь новый закон, который не помогает и не освобождает. Благодать же, как живительное слово, pecca fortiter как утешение в смущении и призыв следовать Христу, драгоценная благодать есть единственно чистая благодать, которая действительно прощает грехи и вызволяет грешника.
Как вороны, собрались мы вокруг трупа даровой благодати, питаясь ее ядом, от которого почило среди нас следование Христу. Хотя учение об истинной благодати пережило несравненный апофеоз, истинное учение о благодати есть Сам Бог, сама благодать. Всюду лютеровские слова, и, тем не менее, из правды проистекает самообман. Если наша Церковь имеет только учение об оправдании, то она неминуемо оправдательная Церковь! — вот как это называется. При этом надо бы сделать известным истинное наследие Лютера, заключающееся в том, что самое благодать обесценили до такой степени, как только возможно. Это должно, согласно Лютеру, значить, что следование Христу отдается законникам, реформаторам и прельщенным — ради благодати; что этим оправдывается мир, а христиане превращаются в воспоследовавших еретикам. Народ был христианским, стал лютеранским, но ценой следования, получившего слишком малую цену. Даровая благодать победила.
Но знаем ли мы при этом, что эта даровая благодать, стала в высшей степени немилосердна по отношению к нам? Цена, которую мы сегодня платим с развалом организованной Церкви, — разве это что-то иное, нежели необходимое следствие задаром унаследованной благодати? Задешево раздавались благовестие и причастие; производились крещения, конфирмации; отпускались грехи всему народу — без постановки вопросов и условий; раздали святыню человеческой любви насмешникам и неверующим; без конца причащали потоком благодати, но редко кем был услышан призыв к строгому следованию Христу. Где оставались знания и опыт старой Церкви, которая в вопросе крещения так строго следила за границей между Церковью и миром, за дорогой благодатью? Где оставались предостережения Лютера о таком благовествовании Евангелия, которое делает людей неуязвимыми в безбожной жизни? Был ли когда-нибудь мир христианизирован более бесцветно и нечестиво, чем сейчас? Что были те 3.000 тел саксонцев, умерщвленных Карлом Великим, по сравнению с миллионами умерщвленных душ сегодня? Нам теперь стало ясно, что грехи отцов настигают детей и в третьем, и в четвертом поколении. Даровая благодать была весьма немилосердна к нашей христианской Церкви.
Обесцененная благодать неминуемо немилосердна и к лучшим из нас — к каждому лично. Она не открывала нам путь ко Христу, но закрывала. Она звала нас не к следованию Христу, но к непослушанию. Или же, быть может, это не было так уж жестоко и бессердечно, если там, где мы однажды услышали призыв следовать Христу как благодатный призыв, где мы, может быть, однажды совершив первые шаги в воспитании послушания заповеди, уже были атакованы словом о дешевой благодати? Могли ли мы расслышать это слово иначе, нежели когда оно попалось на нашем пути, призывая нас к предельной мирской трезвости, чтобы задушить в нас радость следования Христу, — со ссылкой, что пусть все будет только нашим самовольно выбранным путем, тратой сил, тяготами и воспитанием, которое ненужно, а то и опасно? — ибо оно в благодати уже все приготавливает и осуществляет! Тлеющий фитиль был бессердечно погашен. Обращаться так к человеку было бессердечно, поскольку он, запутанный таким дешевым предложением, должен был бросить свой путь, путь, к которому его зовет Христос, — поскольку он ухватился за дешевую благодать, каковая навсегда заказывает ему познание драгоценной благодати. И нельзя было прийти ни к чему другому, нежели к тому, что обманутый слабый человек однажды стремительно кинулся в удел дешевой благодати, потеряв на деле волю к послушанию, к следованию Христу. Слово о даровой благодати погубило больше христиан, чем заповедь трудиться.
Во всем дальнейшем мы хотели бы говорить только для тех, кто полон сомнения, для кого слово благодати кажется ужасающе пустым. Это нужно ради правдивости для тех, кто разговаривает среди нас, кто узнал, что с даровой благодатью они утратили следование Христу, а обретя следование Христу, обретут и дорогую благодать. Проще говоря. поскольку мы не намерены отрицать, что мы более не находимся в истинном следовании Христу, что мы полноправные члены истинной Церкви, — нужно предпринять попытку понять благодать и следование Христу в их правильных взаимоотношениях. И сегодня тут мы уже не должны более уступать. Все более ясно обнаруживается нужда для нашей Церкви в раскрытии вопроса о том, как же нам жить как христианам.
Блаженны те, кто накопится уже в конце того пути, который мы намерены пройти, и чудесным образом постиг то, что воистину не кажется постижимым: что благодать дорога именно потому, что она чистая благодать, ибо она есть Божья благодать в Иисусе Христе Блаженны те, кто в простодушном следовании Христу одолел себя благодаря этой благодати, чтобы со смиренным духом возлюбить единственно действительную благодать Иисуса Христа. Блаженны те, кто в познании этой благодати может жить в мире так, чтобы не потерять себя, кому в следовании Христу открылось небесное отечество, открылось так ясно, что они стали воистину свободными для жизни в этом мире. Блаженны те, для кого следование Христу не означает ничего, кроме жизни, питающейся благодатью, и благодать не означает ничего, кроме следования Христу. Блаженны они, если стали христианами в этом смысле и слово благодати было милосердно к ним.
Призыв следовать
«Проходя, увидел Он Левия Алфеева, сидящего у сбора пошлин, и говорит ему: следуй за Мною. И он встав последовал за Ним». (Мк. 2:14).
Призыв исходит, и без какого-либо дальнейшего его опосредования следует послушное деяние призванного. Ответ ученика есть не словесное признание веры в Иисуса, но дело послушания. Как стала возможной такая непосредственная соотнесенность призыва и послушания? Повсюду — возмущение природного разума, он должен утруждаться, чтобы разделить эту жесткую череду, что-то разъять, что-то привести к ясности. Нужно среди всех обстоятельств найти опосредование — психологическое, историческое. Стоит безрассудный вопрос: не был ли сборщик податей уже знаком Христу и потому готов следовать Его призыву. Но текст об этом упорно умалчивает, все сосредоточено, в конечном счете на непосредственной соотнесенности призыва и деяния. На психологические обоснования благочестивых побуждений человека внимания не обращено. Почему же? Потому что есть только единственно значимое обоснование соотнесенности призвания и деяния:
Что говорится о содержании следования Христу? Следуй за Мною, поспешай позади Меня! Это всё. Идти следом за Ним — это же что-то совершенно бессодержательное. Это и вправду не жизненная программа, осуществление которой могло бы показаться исполненным смысла; не цель, не идеал, к которому надо устремиться. Это вовсе не такая вещь, за которую надо ожидать похвалы от людей, частично или полностью отдав себя ей. И что происходит? Тот, кого призвали, бросает всё, что имеет, не для того, чтобы содеять нечто особенно ценное, а просто по призыву, ибо иначе он не сможет пойти за Иисусом. Как таковое, это деяние оценено совершенно незначительно.
