Да, теперь она была в его власти. И когда он склонился над ящиком со льдом, в котором стоял смешанный запах свежего льда, старого цинка и замороженного мяса, лежавшего на коротких досках, точно мосты, переброшенных поверх льдин, и увидел одну-единственную золотистую бутылку, покоящуюся на льду, как высший соблазн, предназначенный специально для этого вечера, он быстро и властно подумал о Кристине.
«Сойди вниз, – мысленно приказал он. – Сойди вниз и в одно мгновение разрушь все, для этого ты и создана, моя любимая».
– Дай мне бутылку, я сама ее открою, раз уж тебе хочется, чтобы я выпила вина.
– Иди в столовую и садись, мама! – Он ласково шлепнул ее по спине. – За кого ты принимаешь своего сына? Может, ты боишься, что я испорчу пробку?
В радостном возбуждении он говорил очень громко. Она зашикала на него. Они стояли над старым ящиком со льдом, как два заговорщика. Он шепнул:
– Ладно, иди и садись!
– Иди на цыпочках! – шепнула она в ответ. – А то тетя может услышать!
Он бесшумно поставил бутылку на стол, слегка дрожа от прикосновения влажной одежды. Расставил на подносе блюда, не забыл графинчик с уксусом, но забыл стакан для молока.
– Нет, не сюда, – патетически сказал он, войдя с подносом в столовую.
Он кивком показал ей, где она должна сесть: на белой софе в стиле рококо. Потом расставил на столе лакомства. Потом налил в рюмки вино, себе чуть-чуть – мать не хотела, чтобы он приучался пить. Потом снова наполнил ее рюмку, подал ей блюдо с холодной форелью. И пока она накладывала себе рыбу, он протянул через стол руку и погладил золотисто-каштановые волосы матери с ощущением блаженства, которое щекотало пальцы, не рождая мучительного отзвука во всем теле.
Мать поглощала еду. Поглощала с такой жадностью, что он испугался. Она глотала пищу не прожевывая. Она ела, как голодный мужчина, роняя маленькие кусочки нежной рыбы.
– Я вижу, ты проголодалась! – сказал он.
За окном шелестела летняя ночь. Сумрак уже по-настоящему сгустился. Только теперь он заметил, что на пиршественном столе – на их пиршественном столе – она зажгла две свечи.
– У меня такое чувство, будто я целый день не ела, – весело сказала она. – Будто все время чего-то боялась.
– Боялась?
Она подняла рюмку.
– Проклятый инстинкт! – беспечно сказала она.
– Инстинкт? – переспросил он с испугом.
– Тебе этого не понять, – ответила она. – Ты ребенок. Ты этого не знаешь. Это словно какой-то страх, боишься того, что миновало, боишься, что все минует… А знаешь, выпей немного вина, хотя бы пригуби.
Он пригубил. Они через стол обменялись взглядом.
– За твое здоровье, мой мальчик! – сказала она; в мягком свете свечей глаза ее излучали тепло.
– Знаешь, мама, что я тебе скажу, – произнес он торжественно. – Ты красивее всех.
– Кого всех? – удивленно спросила она.
– Всех.
– Маленький Лорд! – сказала она.
Он понял, что она хотела произнести это беспечным тоном. И сделал вид, будто она и произнесла это беспечным тоном. Он поднял рюмку, коснулся ее губами, почувствовал успокоительный холодок золотистого напитка и желание выпить еще. «Эрна!» – в ту же минуту подумал он.
Она спросила:
– О чем ты думаешь?
– Не знаю, мама. О том, что нам здесь очень хорошо.
– Какая славная девочка Эрна, – сказала она.
Он вздрогнул, но заметил, что она не обратила на это внимания. Проклятый инстинкт! А может, это просто случайность? Ему хотелось выяснить это сейчас же: неужели все, что происходит, в тот же миг становится известным кому-то другому? Неужели люди, состоящие в родстве, настолько похожи, что ничего не могут скрыть друг от друга?
– Почему ты сказала это именно сейчас? – спросил он, услышав настойчивость в собственном тоне.
– Почему? Сама не знаю, – ответила она и вдруг с испугом посмотрела на часы. – Мальчик мой, а знаешь ли ты, что тебе давно пора быть в постели!
Он знал, что она ответила правду и понимает, что он ей верит. Казалось, любые слова и фразы представляют собой шифр, понятный им обоим. Им двоим. Мы! Двое! Волнующие слова. Они снова увели Вилфреда далеко-далеко.
– Кстати, она заходила и спрашивала тебя.
– Кто? – Он ощупью пробирался назад через разнообразные миры.
– Как кто? Эрна! Мы же говорили о ней…
