бесшумно спустился вниз и встал за его спиной, почти рядом.
– Ты совершенно прав, – сказал он.
Вилфред поймал его взгляд в зеркале, глазами спросил, о чем он.
Тот сказал:
– У тебя ведь тоже нет ни братьев, ни сестер?
– Есть сводный брат. Я с ним не знаком. Он оскорбил мое одиночество самим фактом своего существования.
– Я был в этом уверен. Я распознаю единственное дитя на любом расстоянии.
– Но ты ведь не это хотел сказать?
– Я хотел сказать, что твое положение… что вообще такие, как мы… нет, я вовсе не утверждаю, что твоя гибель предрешена изначально. Но в сложившейся ситуации…
– Ты хочешь сказать, что некоторые люди неизбежно делают ошибочный выбор?
– Да, что-то в этом роде… Нет, посмотри, у тебя волосы светлые, у меня темные, а так, честное слово, почти никакой разницы!
Он рассмеялся.
Его присутствие вдруг стало физически неприятно Вилфреду. Ему не нравилось, когда его мысли высказывались другими людьми. Все же он не сдвинулся с места. Его взгляд был словно прикован к двойному отражению в зеркале на фоне темнеющего неба.
Мориц заметил его реакцию и сказал с легкой усмешкой:
– It is a humiliating confession, but we are all of us made out of the same stuff [[2] ].
Вилфред поморщил нос.
– Оскара Уайльда можно цитировать по любому поводу. Он еще говорит, что раньше или позже неизбежно приходишь к той омерзительной общности, которая зовется человеческой природой. Если это правда и ты этому веришь, почему же ты не пустишь себе пулю в лоб вместо того, чтобы жонглировать подходящими к случаю цитатами?
– Кто знает? Наш общий друг говорит, что только поверхностным людям дано познать самих себя…
Он вновь рассмеялся. Зазвонил телефон. Вилфред быстро прошел в гостиную и оттуда, из-за закрытой двери слышал, как Мориц отвечал по телефону. Очевидно, служебный звонок. Вилфред старался отойти как можно дальше от двери, чтобы не слышать разговора. Эти людишки с убийственной серьезностью толкуют о вещах, уже не имеющих ровно никакого значения. Покой, которым он еще недавно наслаждался, сменился немым отчаянием… Однажды он уже стоял в железнодорожном туннеле и в смертельном испуге прижимался к стене, и мимо него с грохотом мчался поезд, а ведь тогда он твердо решил лечь на рельсы и дать себя переехать. Теперь он снова оказался в туннеле – в тупике, в ловушке, как всегда видится в детских снах, со всех сторон опутан сетями…
Однако сейчас он думал не только о себе, он хотел слиться со всеми – может, даже со всем, – словно бы сделавшись воплощением искусства, которое в свое время творил, разумеется искусства беспредметного… В былые времена он был одержим жаждой власти – ею одной, властитель не терпит родства, он враг братьям своим… Вилфред стоял в полутемной комнате и сжимал кулаки так, что побелели косточки пальцев. Властители убивали своих братьев, если требовалось… А Мориц… неужели брат? Что ж, брат как брат, – лучше, во всяком случае, чем этот Биргер, которого он презирал и по которому тосковал… Да, было не слишком приятно видеть свое собственное «я» отраженным в облике этого Морица, увидеть нетронутую копию, когда сам ты с такой одержимостью уродовал свое лицо, что, казалось, его уже невозможно узнать… Он поднял искусственную руку: это была часть его существа, более подлинная, чем другая рука и ноги, которые остались ему от далеких времен невинности и страсти. И Мориц верно сказал о нем: он уничтожил свою форму, а значит, и свою сущность…
Мориц стоял в дверях.
– До поры до времени отечество спасено! Ты, конечно, предпочитаешь виски… как прирожденный британец!.. Но, увы, тебе придется довольствоваться немецким коньяком, три звездочки как-никак, хотя и звездам приходится доверять все меньше и меньше…
Все свое обаяние этот человек вкладывал в подобного рода безопасные остроты на военные темы… До чего ж все-таки он наивен…
– Ты хотел знать, с кем я? Не слишком ли это прямой вопрос? Хоть ты, возможно, и мой двойник…
Мориц подался вперед. Они сидели у камина в библиотеке.
– Тебе никогда не бывает страшно?
– Нет, почему же, когда меня преследуют…
– Но… вообще… ты же способен представить себе… Твое положение…
– У меня нет никакого положения. Я человек без статуса.
– Вот именно. Будто лесная дичь. Ох, тебе стоило бы хоть разок побывать на охоте с трещотками, да, да, на настоящей охоте с загонщиками, которые трещотками вспугивают дичь и гонят ее то туда, то сюда. И когда начинается стрельба, право, это даже менее страшно, чем все прочее. Война, что бы там ни говорили, в общем, разумное явление, только не позиционная война. Война действенная и вправду способствует разумному прогрессу. Психологи всегда отрицают это. Но они ошибаются. Писатели понимают это… иногда. Вилфред коротко засмеялся:
– Я сам был немного писателем…
Но тот, другой, снова оборвал его с прежним сдержанным пылом, неожиданным, даже приятным в нем.
