вчетвером, даже мужчины с мужчинами, и у них члены вот такие огромные, да, да, я тебе говорю, да нет, ну без дураков. Пиб никогда не рассказывал о том, каким образом родители мешали ему спать в подвале, потому что ему было стыдно, но еще и потому, что их вздохи, урчания, хрипы, частое дыхание, постанывания так принижали то возвышенное представление, которое составили обо всем этом они с приятелями, рассуждая в школьном дворе на переменах.
– Мы не знаем заранее, что нам выпадет в жизни, – заметила Стеф.
– Пока что нам выпал мерзкий шоколад за десять евро! – проворчал Пиб.
Громкий смех Стеф на мгновенье перекрыл гул голосов и шум ливня, который обрушивался на бульвар, погонял прохожих и заволакивал пеленой окна бистро.
– А почему ты сказала на крыше, что пора сменить обстановку?
– С тех пор, как я слышу про этого пророка, архангела Михаила, мне все охота поглядеть, на что он похож. А тебе нет?
В голосе Стеф все еще играли смешинки. А на плечи и затылок Пиба словно свалились тонны льда. И все же он уже знал, что пойдет за ней на край света и даже, если будет нужно, в преисподнюю.
– А зачем? Я уже видел его физиономию по телеку, – пробормотал он.
Он вспомнил мужчину со светлыми волосами и бородой, эдакого дедушку со строгим лицом, важным голосом и наводящими ужас глазами.
– Да интересно было бы попасть по другую сторону экрана.
– Зачем?
Стеф оперлась локтями о столешницу из фальшивого мрамора, положила подбородок на переплетенные пальцы и поймала глазами бегающий взгляд Пиба.
– А тебе никогда не хочется посмотреть, что происходит по ту сторону зеркала?
Пиб не был уверен, что понял ее, но согласно кивнул головой. Она предлагала ему союз, тесное общение в течение долгого времени – все остальное не имело никакого значения.
– Завтра мы отправляемся на восток.
– Завтра?
– Как раз успеем найти бабки, боеприпасы и билеты на поезд.
Пиб вздрогнул, допил до последней капли горький шоколад и спрятался за чашкой, чтобы справиться с внезапно начавшимся головокружением, которое живо напомнило ему о его детских страхах.
11
Первая его книга не вызвала гнева в комиссии по цензуре. Его попросили убрать всего три сцены: одну – из-за легкого эротического налета (там речь шла о женской груди, которую мужчина, в приливе материнской любви, принимался сосать с неукротимой силой, но ведь женскую грудь возможно воспевать только ради ее замечательной способности давать молоко детям); вторую – из-за пересмотра, пусть и едва заметного, но все же ощутимого, роли католической церкви в некоторые периоды ее истории; третью – потому что некоторые неблагонадежные умы могли бы усмотреть в ней апологию адюльтера (героиня, дама с щедрой грудью, в какой-то момент мечтает круто изменить свою жизнь с подчиненным своего мужа, и цензоры заключили, что намерение равнозначно поступку). После соответствующей правки его роман был-таки опубликован в одном из издательств квартала Сен-Жермен-де-Пре, что предполагало отныне его известность в литературных кругах, а также уйму никчемных ссор и светских коктейлей.
Он имел завидный успех: понравился критике и приобрел свой круг читателей, но широкую публику так и не завоевал. Но, как выразился Гаспар, его издатель, мы проложили дорогу для нашего второго романа, ведь второй роман появится, правда же? Мы заложили фундамент нашего грандиозного литературного проекта и надеемся поднять тираж с двух тысяч пятисот эксклюзивных экземпляров до двадцати пяти тысяч, закрепляющих успех книги, а затем, ну, не будем уж слишком замахиваться, – до двухсот пятидесяти тысяч, подтверждающих полное признание авторского таланта.
Итак, он был допущен на Олимп, где пребывали сильные мира сего и их подпевалы, где каждый жест, каждое слово, каждый взгляд означает либо благие посулы, либо немилость. Он открыл для себя тот закон естественной и человеческой природы, по которому чем ближе ты к вершине, тем вернее угодишь в пропасть. А еще понял, что воздух этих вершин пьянит сильнее, чем затхлый воздух низины. Поскольку он был не женат и недурен собой, то быстро попал за кулисы Олимпа и получил приглашение на закрытые вечеринки, во время которых маски приличия сменялись на личины извращений. Он стал предметом сексуальных увлечений дам и господ, которым нравилось поерзать на теле будущих гениев двадцать первого века. Тела мужчин и женщин, с которыми он сталкивался в постели, были похожи как две капли воды – худые, ангелообразные, «отформатированные» хирургами-косметологами. Из опыта общения с ними – когда экстравагантного, когда вредоносного, когда тошнотворного – он понял, что в области секса человеческой изобретательности нет предела. Он воспользовался своими наблюдениями на сей счет при написании второго романа, не выходя за пределы дозволенных мягких намеков. Восхитительное чувство меры, вкус к метафоре, делился своими соображениями Гаспар, – как раз то, что нужно, чтобы не раздразнить наших ярых цензоров. Издатель не ошибся: комиссия по цензуре ничего не вырезала из романа. В присутствии издательской элиты и влиятельнейших критиков он демонстрировал, как он рад, что роман вышел
Гаспар каждую неделю домогался, как продвигается
Как-то раз на бурной вечеринке у одной ближайшей подруги Гаспара ему дали почитать запрещенные книги его собратьев по перу, которые не пожелали подчиниться требованиям комитета по цензуре. Эти неизлечимо больные рожали в агонии тексты, от смелости и мощи которых бросало в дрожь. Стремительно написанные, исчерканные, полные правки страницы истекали гноем, спермой и кровью. Всех их определили в изолятор и лишили средств к существованию; наиболее везучие из этих непокорных умов влачили дни в каких-нибудь жалких жилищах, менее удачливые увеличивали поголовье в концлагерях, устроенных на территории Чехии и Словакии.
– Потрясающе, правда?
Поверх страниц, которые он лихорадочно пробегал глазами, хозяйка дома бросала на него красноречивые взоры. Ближайшая подруга Гаспара была вся округлая, с обнаженными круглыми плечами, силиконовыми губами, умело приподнятой декольтированной грудью, пышными бедрами, утянутыми узким коротким платьем. Он думал, что ей должно быть лет шестьдесят пять, но выглядела она на тридцать пять. Он пытался вспомнить, не опускался ли на этот цветок во время одного из своих ночных похождений, – ведь он перепробовал столько безвкусной плоти… Ужас перед старостью вылился у нее в ни на секунду не прекращающееся сражение с морщинами и одряхлением. Лифтинг, инъекции, липосакция, гормоны, всевозможные курсы лечения, крашение волос – она активно разворачивала свои боевые действия, но начинала проигрывать войну на плохо защищенных территориях, а именно вокруг глаз и на шее.
– Как вам моя коллекция?
– А эти рукописи принадлежат вам?
Она улыбнулась той обольстительной улыбкой, которая должна была бы выразить всю силу ее привлекательности, но от которой, по закону противоречия, пошла трещинами ее зеркально гладкая кожа,
