стянувшей ее голову повязке расплывались пурпурные пятна. Клочья тумана постепенно преобразились в капли ледяного дождя, который вскоре вынудит их укрыться в зловонном чреве корабля.
– Надо было разрубить узел, – продолжала она, пристально вглядываясь в лицо каждой из четырех беженок. – И вы это сделали.
– Разрубить узел, хорошо сказано! – воскликнула одна из женщин. – С этим мерзавцем так и следовало бы поступить. Чтобы не чванился у ворот своего рая.
Их смех был унесен порывами шквального ветра и заглушён рокотом мотора.
27
Сидя на террасе кафе, она наблюдала за легионерами, которые сновали туда и сюда по перронам Восточного вокзала. Большей частью они еще не вышли из подросткового возраста. Едва пробивающиеся усики и попытки выглядеть мужественными только подчеркивали их хрупкость, угреватые лица и детская наивность округлившихся глаз вызывали жалость. Поскольку Париж был одним из шести центров сосредоточения европейских войск – наряду с Миланом, Прагой, Веной, Берлином и Варшавой, они прибывали сюда из Франции, Испании, с Британских островов. Она еще раз отметила, что черный мундир больше идет брюнетам, чем блондинам и рыжим. Многие из них беспрерывно смолили гнусные сигареты, которые легион выдавал новобранцам. Сигареты обреченных. Она произвела небольшое расследование в ЕУТИ, Европейском управлении табачных изделий, и, благодаря одному из старых друзей, занимавшему важный пост на заводе в Роттердаме, выяснила, что в табак добавляют психотропные препараты. Похоже, они вызывали у солдат эйфорию или апатию, что помогало выносить боль и страх. А те, кто не курит? Тем хуже для них, ответил ее информатор, им будет тяжелее подыхать.
Состав, бывший высокоскоростной поезд, перекрашенный в черный и защитный цвета, чьи последние две буквы – обозначение высокой скорости – лишились теперь всякого смысла, еще не был подан на вокзал. Жалкое состояние путей и ущербность европейской технологии превратили бывшую гордость французских железных дорог в ковыляющую черепаху. Но ей все равно очень нравился изящный, хищный облик поезда, созданного для того, чтобы пожирать пространство. Теперь пять моторных вагонов с дизельным и электрическим двигателем тянули дюжину вагонов, забитых солдатами и боеприпасами. Состав передвигался только по ночам, с потушенными огнями, чтобы не привлекать внимания бомбардировщиков, утром же его загоняли в подземные вокзалы, где он стоял до наступления темноты. Ему требовалось от четырех до пяти дней для прибытия в один из гарнизонных городов Восточного фронта – Софию, Бухарест, Кошице, Люблин и Гданьск.
Новые легионеры сядут в вагоны не раньше семи вечера. Таким образом, у них был целый день, чтобы пошататься по вокзалу, она же располагала временем до четырех часов, чтобы обласкать прекрасного ангелочка, своего избранника. Составы отправлялись двенадцать раз в году, значит, сегодня она в шестьдесят третий раз «окажет личную поддержку» юному солдату, которого ждет фронт. Она вела дневник, куда записывала имена, даты, оценки: своего рода рукописная база данных, созданная на основе информатики. О своих железнодорожных приключениях она никогда не рассказывала никому – даже Шарлотте, лучшей подруге. Что же касается мужа, этот молчаливый человек, сносивший тяготы жизни с ледяным смирением, плевать хотел на маленькие игры, которым раз в месяц предавалась его жена на Восточном вокзале. По крайней мере, она так думала. Каждую из будущих жертв великой бойни она считала ребенком, которого у нее самой не было. Своего сына она защищала бы, как волчица, и не допустила бы, чтобы он попал в грязную траншею. Как могли матери быть такими покорными, такими глупыми? Неужели у них от постоянных родов отказали мозги?
Вот этот.
Крепкий, темные волосы, хищная повадка, жестокость в улыбке, в глазах, но при этом уязвимость, лихорадочная тревога, почти страдание. Один, сидит на своем ранце, с окурком на губе, затерянный в этом огромном улье, где вокруг на разных языках гудят черные пчелы.
Заплатив по счету, она встает и устремляется к добыче с резвостью вышедшей на охоту львицы.
– Не дадите прикурить?
Он вздрагивает, вопросительно смотрит на нее, уже готовый на все. Она знает, что все еще красива в своем летнем платье, стянутом на талии плетеным кожаным ремешком, со своими темными волнистыми волосами, черными глазами, бледным лицом, полными губами, длинными стройными ногами. Он протягивает ей зажигалку, которую вынул из брючного кармана, она склоняется к нему, подносит сигарету к тусклому желтому пламени – плохо очищенный бензин, дает ему время хорошенько рассмотреть свою декольтированную грудь.
– На Восточный фронт?
Она всегда начинает с этого удручающе банального вопроса, который помогает им разговориться, смягчить нервное напряжение, развеять страх, засевший в горле и животе.
– Нуда, как и все остальные, – отвечает он, махнув рукой в сторону группы юношей в черных мундирах.
– Вы откуда?
– Из деревни в центре страны. Недалеко от Буржа.
– Что вы чувствовали, когда уезжали из дома?
Он сильно затягивается сигаретой, красный кончик которой почти обжигает ему скулы и брови.
– Я думал, что… в общем, я больше всего хотел защищать Европу, надеть этот мундир.
– Хотели?
– Я… я познакомился с одним парнем на сборах в Бурже. Он меня… как бы это сказать? Он смотрел на все иначе, чем я. И порой мне кажется, что он был прав.
– Вашего друга нет с вами?
Глаза легионера заполняются слезами, он пытается скрыть волнение, выдохнув клуб дыма.
– В последнюю ночь он покончил с собой. Прямо перед отправкой. Он дал очередь сюда – легионер указывает на пах – и сюда – тычет пальцем в сердце. Он сказал мне, что родители заставили его идти в армию, несмотря на болезнь. БПЗ, вы о ней знаете? Но я думаю, они сделали это потому, что он был педиком. Он оставил мне письмо. Я как раз сегодня нашел его в своих вещах.
Тронутая этим отчаянием и искренностью, она с трудом удерживается от того, чтобы прижать его к груди, приласкать. У него стать мужчины и вид потерянного ребенка. Сколько ему может быть лет? Шестнадцать, не больше. Она умирает от желания раздеть его, коснуться кожи, упругость и нежность которой угадывает под черной рубашкой и брюками.
– Почему бы нам не обсудить это в приятном тихом месте?
Он задерживает взгляд на группе испанских легионеров, чей смех гулко отдается под сводом из стекла и стали.
– Так ведь… я не знаю, можно ли нам покидать вокзал.
Она кладет ладонь на его запястье.
– У вас… у нас полно времени. Перекличка будет не раньше 18 часов. Я приглашаю вас на обед.
– В ресторан?
Она смотрит на него, выпуская колечки дыма из ноздрей и рта. Наверное, он никогда не был в ресторане. Быть может, вообще впервые выбрался из своей глуши.
– У меня. Там будет спокойнее.
– А у вас, это где?
– В двух шагах. Идете… идешь?
Она направляется к одному из выходов, не оборачиваясь, уверенная в том, что выиграла партию.
Улегшись голыми в постель, они с аппетитом съели блюда, которые она заказала в ресторане внизу. Она сняла комнату в отеле на день, как всегда во время своих вылазок на Восточный вокзал. Хозяину за стойкой она сунула бумажку в двадцать евро – в обмен на молчание. Поначалу, когда она появлялась с очередным молокососом, отправляющимся на фронт, он взирал на нее сурово. Потом привык – с помощью бумажек в двадцать евро, – и между ними установилось подобие союза. В конце концов, какое ему дело, если хорошенькая женщина забавляется с пушечным мясом в его самом большом и дорогом номере? Он зарабатывал деньги, дамочка наслаждалась, малыш-легионер получал свою порцию удовольствия перед тем, как угодить под пулеметный огонь исламистов, словом, все были довольны. Около половины первого он сам поднимался с подносом, принесенным официантом из ресторана, стучал в дверь,
