надев поношенную куртку (которая к тому же была велика ей на несколько размеров!), таскала дрова для плиты и очага.
В доме не было тостера: здесь накалывали ломоть хлеба на вилку и держали в нескольких сантиметрах от пылающего в очаге огня, получая в результате гренок, пропахший дымом ароматного дерева и так не похожий на свежий багет или безвкусный бескорковый хлеб, поджаренный на электричестве.
—Думаю, вы не сможете сегодня уехать в Манд, —сказала ему женщина. —По радио объявили, что все дороги закрыты. А вот до Пердриё —там находится школа, в которой учился Иисус, —доберетесь, если поедете осторожно. Расспросите его бывшую учительницу, коли не передумали.
—Ну конечно, —пробурчал в ответ Марк, —вот только сегодня среда, а номер сдается завтра вечером. И как же, скажите на милость, я напечатаю и переправлю в редакцию мой материал?
...Не говоря уж о суперважном ужине с друзьями Шарлотты, и о том, что он обещал отвести девочек в кино, и о сантехнике, с которым договорился несколько месяцев назад, и о неоплаченных счетах, и о тысяче мелких, но срочных дел, так сильно осложняющих человеку жизнь...
Мать обернулась, чтобы указать Марку на притулившийся втемноте подлестницей новехонький компьютер.
—Здесь есть все, что вам нужно. Мы подключены к Интернету. Ваша газета, наверное, тоже...
—Что да, то да...
Он удержался и не ляпнул, что, мол, если уж вы, в вашем медвежьем углу, подключены, то и все остальные люди на этой планете тоже, даже эскимосы и папуасы.
Он почти мгновенно осознал, как нелепа его реакция: это не только не смешно, но еще и несправедливо.
Подобные мысли скрывают рефлекторное чувство превосходства над остальными людьми, ощущение принадлежности к элите худшего вида —интеллектуальной, циничной, воображающей, что знает ответы на все вопросы, считающей, что просвещаеттемные массы, яростно, до хрипоты, спорящей о насущных проблемах бытия, осыпающей проклятьями всех и каждого, жаждущей почестей и крошек с господского стола.
Мобильник зазвонил, когда он парковался перед мэрией.
Шарлотта...
—...Интересно, ты хорошо спал? Я —нет, не люблю, когда тебя нет дома, к тому же здесь дико жарко, а у нас ужин, который я ни в коем случае не хочу пропустить, —с мужем Мод, ну, ты помнишь, с приятельницей Жакотт? Муж Мод —дизайнер по интерьерам, о нем все говорят, он знаменитость из знаменитостей, оформлял кабинет...
Все перечисленное было страшно важно для Шарлотты, пресс-секретаря женского ежемесячного журнала, каждый год, в одно и то же время, посвящавшего центральную тетрадку домашнему интерьеру. Шарлотта и ее друзья в совершенстве владели чисто парижским искусством смешивать дело с удовольствием, птифуры —с перешептываньем в уголке на диванчике, шуточки и сплетни, кокаиновые дорожки и колонки счетов, воздушные шарики и профессиональную ничтожность.
Они относились к этике как к первому глотку теплого шампанского. Каждая статья, любая тема, которую разрабатывал журнал Шарлотты, выходивший тиражом в 200 тысяч экземпляров, имела единственную цель —выжать побольше денег из рекламодателей, и совесть их совершенно не мучила, словно они раз и навсегда решили для себя, что слово —всего лишь инструмент, а торговля —самая совершенная форма общения. Марк и его собратья по перу яростно нападали на этих сукиных детей, продавшихся мультинациональным СМИ и просирающим профессиональную честь, которым, тем не менее. Национальная конфедерация журналистов Франции без звука продлевала членские билеты. Марк поспешил продемонстрировать фото Шарлотты коллегам и выслушал полный набор лестных замечаний по поводу торжествующей молодости новой любовницы, но он поостерегся упоминать, что она работает на роскошную помойку, выпускаемую издательским домом, которым владеет фармацевтический гигант.
Естественно.
—Послушай, дороги все еще занесены снегом, и я не уверен, что смогу...
—...Твоя бывшая снова сюда звонила, чтобы напомнить, что ты должен вести девочек в кафе и в кино, она вне себя... Кстати, почему она не звонит тебе на сотовый?
Почему всегда я расхлебываю? А? Ну ответь мне...
'Потому что я не настолько обезумел, чтобы дать ей номер моего мобильного телефона', —мысленно ответил Шарлотте Марк. Из таких вот мелких хитростей и уловокткалось полотно его ежедневного существования.
Он вовсе не желал, чтобы его дергала по любому поводу бывшая жена, так и не смирившаяся с разводом, и, знаете, это чертовски приятно —знать, что женщина не может пережить расставания с тобой! Его бывшая жена сделала несколько попыток завести интрижку, но новички не выдержали сравнения с бывшим мужем —ни интеллектуального, ни сексуального... во всяком случае, нечто подобное она пролепетала ему между двумя истериками в телефон.
—Это радио...
Марк краем уха слушал словоизвержение Шарлотты, наблюдая, как женщина чистит лопатой снег во дворе школы/мэрии. В ярко-желтой куртке, бежевых брюках и ядовито-зеленых сапогах она напоминала птицу с тропического острова, вмерзшую в лед. Женщина расчищала дорожку ко входу в класс к кованым воротам ограды.
—...До вечера, позвони, как только приедешь в Париж, хорошо? Мне тебя не хватает. Целую.
Не успела Шарлотта отсоединиться, как телефон снова зазвонил. Вздохнув, Марк подождал, пока на экране высветился номер: его вызывали из журнала, звонить мог любой сотрудник —коллега, секретарша, зам-главного,
Они там в редакции наверняка начинают потихоньку закипать, но Марк, едва не захлебнувшийся монологом Шарлотты, не желал слышать ничьего голоса —сейчас, во всяком случае. Он выключил радио, вытащил ключ из зажигания. Децибелы Тай Ма Раджа скребли по тишине и покою Обрака, как ржавый гвоздь по стеклу. Марк вылез из машины, мгновенно задохнулся от жалящего холода и пошел к школьному двору.
—Хочу сразу предупредить вас,- мсье, мне не нравится ваш журнал, я нахожу его почти вульгарным. Вы ничем не лучше желтых газет, хоть и прячетесь за завесой респектабельности и этики!
Марк проглотил ее выговор, не моргнув глазом. Учительница была значительно ниже ростом —она не
