соблюдении Радана и правильно делали, если хотели получить дивиденды за свою настойчивость.
Большинство жерзалемских семей имели право лишь на двух детей и только в том случае, когда они заменяли умерших, мужчин, ставших жертвой сведения счетов между племенами, мятежников, осужденных на то, чтобы закончить дни в брюхе медвигра, или женщин-грешниц, которых заливали в ледяные столбы. Эта регуляция смертей и рождений, которую осуществляла группа незамужних женщин, так называемых дочерей Эссиона, имела двойной смысл: сохранить священное число в сто сорок тысяч исходных избранников и избежать катастрофического перенаселения на столь бедном ресурсами мире, каким был Жер-Залем. В 6400 году многие семейные пары отказались подчиняться контролю над рождаемостью и рожали по четыре-пять детей. Население резко выросло до двухсот двадцати тысяч душ, и племя, занимавшееся поставкой продовольствия – тогда это были немцы князя Гамбурга, – оказалось неспособным обеспечить народ достаточным количеством пищи. Великие абины решили восстановить нормальный демографический ход на планете: стража сорока князей собрала все семьи, виновные в нарушении предписания, на высоком леднике Фраэль и мечами уничтожила их. Ледник выпил кровь жертв, стал равномерно красным и был объявлен запретным. Этот исторический эпизод, оставшийся в коллективной памяти как «проклятый день восьмидесяти тысяч», был открытой и кровоточащей раной в сознании избранного народа.
Родители учили детей главным движениям ритуала исхода. Их учили не колотить ногами в брюхо космин, сводить телодвижения к необходимому минимуму ради экономии кислорода, поступавшего из пористых карманов и возобновлявшегося по мере надобности, собирать подушечками пальцев капли воды, выступавшие на стенках плоти, и смачивать себе губы. Для улучшения тренировок многие семьи, если не все, установили в жилищах искусственные отсеки с проходом и отверстием.
Подземный город Элиан стал шумным от суетливой подготовки. Близость исхода возбуждала жерзалемян, народ крайне аскетический, до того, что они уже не могли заснуть. Они ночами бродили по улицам, сводчатым галереям, вырубленным во льду и освещенным светошарами, пускались в яростные споры на пороге жилищ, на площадях, на ступеньках лестниц, ведущих наружу. Еще никогда в городе не раздавалось столько смеха и звонких голосов. В эти сказочные часы никто не хотел сидеть в гладких и холодных стенах жилищ. Все хотели разделить свое счастье и гордость с друзьями, соседями и даже с незнакомцами из племен, традиционно враждовавших с их племенем. Мрачный вид застывших обнаженных мужчин и женщин – некоторые были залиты льдом уже полсотни веков назад – в позорных столбах не мог погасить их радости. Вскоре они оставят позади себя эти немые свидетельства жестокости своего народа, с них на небесном Жер-Залеме будут смыты все грехи, они будут жить вместе с пророками и богами, будут обнаженными и свободными кататься по свежей ароматной траве, забудут о болезнях, смерти, им до скончания вечности будут прислуживать светоносные ангелы Эдема…
Только одно племя не разделяло всеобщей радости. Собравшись у монументальных дверей Ториаля, более тысячи американцев ждали исхода дебатов о своем будущем. Прямые колонны украшали четыре стены гигантского центрального блока льда, в котором был вырублен зал ассамблей. Мощные лучи вращающихся прожекторов отражались от гладких стен, в которых чернели темные отверстия главных улиц города. Рядом с Ториалем высилось кружевное здание храма Салмона с его куполом и стреловидными башнями. Неф храма, где хранились священные глобусы, был самым лучшим зданием Элиана. Во время великих церемоний затмений его кольцевые ступени могли принять тридцать тысяч человек. Медленные движения ледяных языков несколько раз повреждали храм в течение восьмидесяти веков пребывания избранного народа на Жер-Залеме, и сорока племенам Фраэля приходилось восстанавливать или вновь отстраивать разрушенные части. Из-за постоянного движения полярных шапок двумя основными занятиями мужчин было поддержание города в нормальном состоянии, а также сохранение и украшение храма Салмона.
Феникс, молодая женщина из племени американцев, подняла воротник шубы из снежного медвигра. Вот уже долгие часы она топталась на ледяном полу площади Ториаля, и, несмотря на меховые сапоги, ноги ее стали коченеть. Она рассеянно глядела на неподвижные, посиневшие тела мужчин и женщин в ледяных столбах. На их лицах и в открытых глазах сохранялось выражение ужаса. Они походили на статуи. У мужчин были отрезаны детородные органы, и кровь, вылившаяся из раны, застыла пурпурным облачком.
До своего изгнания князь Сан-Франциско объяснил Феникс причины их осуждения.
– Первые жертвы религии Глобуса… Уже семьдесят три века эти несчастные люди мертвыми глазами созерцают площадь Ториаля. И только потому, что у них были плотские отношения с гоками во время туристической поездки на Франзию… Я читал их историю в журнале Старейшины…
Сан-Франциско не стал распространяться на эту тему, чтобы не скомпрометировать молодую женщину, но Феникс поняла, что ни сердцем, ни головой князь американцев не соглашался с абинским видением Новой Библии. Но она никак не предполагала, что это несогласие приведет к вечному изгнанию Сан-Франциско. Хотя он отбыл с планеты двадцать лет назад, она не переставала его любить и верила, что он разделяет ее чувства. Она сожалела, что не отправилась в изгнание вместе с ним, но ей еще не исполнилось и шестнадцати лет в момент, когда был произнесен публичный приговор, а ее родители, отец Даллас и мать Шейенн, отказались отпустить ее вместе с мятежниками из разных племен. Теперь ей исполнилось тридцать шесть лет, она была красивой зрелой женщиной и категорически отказывалась от предложений всех воздыхателей, американцев и прочих, которые появлялись в жилище ее родителей. Она не получала никаких известий от Сан-Франциско, ни прямых, ни косвенных, но если сердце настойчиво нашептывало ей, что он ее не забыл, что вскоре явится за ней, голова с опаской считала дни до прибытия космин. Она еще не знала, каким будет ее решение в случае, если небесные странницы сядут до того, как объявится ее князь-изгнанник. Она сомневалась, что у светоносного Жер-Залема будет сладкий вкус Эдема, если она окажется на нем без избранника сердца.
– Как ты думаешь, что они сделают с нами? – спросила Денвер, женщина шестидесяти лет, которая подпрыгивала от холода рядом с Феникс.
У ее коричневых губ возникали и рассеивались крохотные облачка конденсата. Длинные серые волосы обрамляли медное лицо без единой морщины. Она, как Феникс и многие жерзалемяне, была закутана в шубу из медвигра, носила меховые брюки и сапоги.
– Проклятием для наших сердец и голов будет присоединение к канадцам или мексиканцам! – продолжила Денвер. – Проклятие для всего избранного народа! Мы нарушим исходное единство сорока… Почему князь Сан-Франциско открыто восстал против великих абинов и Старейшины? Из-за него Создатель и боги могли изгнать нас из своей головы и лишить небесного Жер-Залема…
– Сан-Франциско действовал по велению сердца! – резко возразила Феникс.
Денвер перестала подпрыгивать и искоса глянула на молодую женщину. Из ее узких глаз струилось жаркое пламя. Все вокруг нее, мужчины и женщины разных возрастов, выглядели мрачными и не спускали глаз с двустворчатых ворот Ториаля.
– Я забыла, что любовь и прозрение часто не согласуются друг с другом… – прошептала Денвер.
Она, несомненно, считала, что проявила слишком много снисходительности по отношению к дочери Далласа и Шейенн, которая, как знал весь Жер-Залем, с отчаянной надеждой любила изгнанного князя.
