Иерусалим, я вижу вас… Ему передаю я свою грешную душу, вам, государь, — моих детей…
Он тяжко вздохнул, потом зашатался и повалился, но медленно и достойно, как падают в лесу мощные дубы. Ни один из нас, никто вокруг не смел пошевелиться. Слышно было бы, как пролетит муха. Наконец Жанна и Рено решились поднять его.
— Осторожно, — сказал Бодуэн. — Отнесите его в комнату, которую вам укажет оруженосец Гио.
Анселен улыбался. Душа его отлетела, лишь только он вытянулся на кровати, без жалобы, даже без содрогания тела. Мы могли подумать, что он просто заснул. Улыбку же, исполненную доброты, означавшую избавление от мук и скрывавшую в уголках губ чуть ироничную складку, лицо сохранило еще долго. Она исчезла потом, при обстоятельствах, о которых я вам расскажу. При сиянии свечей, которые нам принесли, умерший действительно казался спящим и умиротворенным! Вздувшиеся синие вены на висках исчезли; если бы не его лысый череп, Анселен казался бы совсем молодым, во всяком случае — зрелым, мужчиной, но не более того, ибо лицо его, изглоданное лихорадкой, стало тонким, как у юноши. С редкой, как будто едва пробившейся бородкой, он казался просто старшим братом Рено. В неверном блеске свечей его руки, скрещенные на рукояти меча, выглаженные и омоложенные смертью, казались живыми, несмотря на полную неподвижность. Щиток с гербом Молеона лежал на его груди: тот самый лев с выпущенными когтями и раздвоенным хвостом. Но не этот геральдический лев, а деревянное распятие лучше выражало то, чем был Анселен при жизни: человеком доброй воли. Эту реликвию он унаследовал от отца, принесшего ее из Святой Земли. Пути Провидения вернули ее обратно. С приближением утра, когда воздух посвежел, мы закрыли окно. Причиной было то, что внутренний двор, куда оно выходило, огласился мелодиями флейт, гитар, звоном бубнов и тамбуринов, пением и смехом. Они проникали даже сквозь стекло, то ли доносимые ветром, то ли набирая силу. Тогда голос Жанны стал громче. Мы молились. Дровосеки и пахари домена пришли разделить с нами бдение, вспоминая далекие дни Молеона. Перебирая четки, вознося молитвы, они уносились душой через море к своим покосам, темным тропинкам и густым чащам их леса. Закрыв глаза, они вновь видели своего хозяина, едущего через деревню верхом, с соколом на перчатке, с бегущими следом собаками: о, он не был дурным человеком, не уважающим труд своих людей, нет, он был внимателен к каждому, доступен, беспокоился об урожае, о погоде, о здоровье скота. А когда он усаживался за стол в деревенских домах и целовал ребятишек! И у себя дома, во время аренды хозяйств, да и в любое время, когда нуждающийся просил его о помощи. На майских и октябрьских праздниках, на свадьбах, на торжественных богослужениях по праздникам и воскресеньям, наконец, на похоронах — всегда и всюду он умел обрадовать любого или облегчить беду, хотя бы одним своим присутствием. Он ободрял, поддерживал. Его уважали, он вызывал симпатию. Никто в его владениях не помнил за ним ни одного некрасивого поступка, будь то даже по отношению к животным, но он не терпел грубого неуважения к своему достоинству. За это его и любили.
Эти добрые люди, спросив позволения у Рено, преклонили колена перед мертвым Анселеном и оставили нас. Я позаботился об их размещении и питании на служебной половине дворца. К полуночи появился король, он избавился от своей короны, но, хотя не было холодно, его огромный подшлемник оставался на нем. Красные пятна выступали из-под ткани. Кожа под нижней губой и между бровями шелушилась. Он осенил себя крестным знамением и сказал:
— Так вы — его дети. Не лейте слез. Вы видите, он отдыхает.
Голос его пресекся, и он добавил:
— И какая благодать почиет на его ровном челе…
Ни Жанна, ни Рено не поняли его мысли.
— Я пришел сюда, — продолжал Бодуэн, — на минуту, подышать свежим воздухом, отдохнуть от этого пиршества и музыки…
Поправившись, он уточнил:
— Как гласит Писание, не спеши в дом радости, а спеши в дом печали.
Потом он обратился к Рено:
— Вот вы и господин Молеона. Как вас именуют?
— Рено, государь, а это моя сестра, Жанна.
— Что такое этот Молеон?
— Маленькая деревня в лесистой местности, в низовьях Луары, на границе герцогства Бретонского.
— Недалеко от графства Анжу?
— Недалеко. В этом месте Анжу, Бретань и Пуату сходятся в одной точке.
— Мы могли бы быть почти соседями, мои предки из тех мест. Это удивительно, так вот обрести друг друга, вдалеке от земель Франции. Я родился здесь, в этих местах, и не знаю ничего другого.
Он говорил так, потому что ему было шестнадцать лет, и ничто — ни королевское достоинство, ни власть не изменили его. Но эта откровенность его не подвела, напротив, она привлекла к нему Рено и Жанну. В любом случае, в его словах не было расчета, он говорил просто и ясно. После минутного молчания он продолжил:
— Вы прибыли издалека и сейчас остались одни в этом городе. Мое сердце тронуто вашей печалью. Для вас, вернее, для нас — раз уж я тут, этот прекрасный день кончился смертью — но, хотя всякая вещь на земле имеет тот же скорбный конец, уход вашего отца, достигшего вечной обители, нельзя назвать печальным! Если в моих силах облегчить ваше горе, или чем-то помочь вам, скажите мне… Хотите ли вы остаться в Иерусалиме, или, поклонившись святыням, отправиться в обратный путь? Мой кузен из Фландрии скоро отплывает, увозя с собой часть наших надежд. Вам предоставят место на корабле…
— Вы плохо о нас думаете, — сказала Жанна с оттенком негодования. — Рено недостает опыта, но он всей душой стремится служить вам и сожалеет лишь о том, что его не было с вами при Монжизаре. Я же тоже могу быть чем-нибудь полезна… Я умею лечить и знаю секреты врачующих трав, мазей для утоления боли. Я умею также вправлять и сращивать сломанные кости.
— Добрый государь, соизвольте зачислить меня в ваше войско или в вашу стражу, — поддержал сестру Рено. — Со мной мои люди, верность и послушание которых неизмеримы. Они пойдут за мной туда, куда прикажут идти мне! Мы прибыли сюда не просто на поклонение Святым Местам, мы хотим сражаться и вместе с вами одолеть неверных!
— Пусть будет по-вашему, Рено. Отныне вы и ваша сестра принадлежат моему дому со всеми вашими людьми, пока вы сами хотите этого. Гио позаботится о вашем размещении.
Они поблагодарили его от всего сердца. На него же внезапно нахлынули мрачные мысли:
— Мне так не хватает друзей… которые были бы надежны… и рассказывали бы мне о Франции. Вы видели меня в зените славы, но вы не ведаете, как я одинок, какие козни плетутся вокруг меня, как я боюсь, что я не смогу, не сумею защитить мое королевство в будущем!
Тогда Жанна, потрясенная, устремилась к нему и склонилась над его рукой, чтобы запечатлеть на ней поцелуй преданности и полнейшего сочувствия. Но Бодуэн отдернул руку, как будто ее прикосновение обожгло его:
— Нет, сударыня! Это неуместно и невозможно.
— Разве вы не господин наш с этих пор?
— О! Сударыня, есть лишь один Господь для всех нас, всевидящий и всемогущий. Знайте: король Иерусалимский недостоин подобного поклонения. Он — лишь коронованная тень. Зачем же вам унижаться перед ним?
На этом он простился с нами и удалился; он сделал это столь же просто и поспешно, как и при своем появлении. Жанна бросилась на грудь своего брата, дрожа всем телом, и воскликнула, глядя на покоящегося Анселена:
— Смотри, смотри! Наш отец перестал улыбаться: его радость угасла с уходом короля. Что это значит, Рено?
Я отвечал:
— Это лишь скрытая работа тлена. Не нужно видеть в этом какой-то знак.
Она возразила:
— Но что означает поведение короля? Почему он отказался от моего поцелуя? За минуту до того он говорил о дружбе; слова шли от чистого сердца, и вдруг это охлаждение…
— Я не знаю, — пробормотал Рено.
