него были светлые глаза с прожилками на белках. Под холеной кожей рук вздувались синие вены. Во рту недоставало двух зубов. Он спросил:
— Как твое имя?
— Гио, мой господин.
— Откуда ты?
— Сейчас — ниоткуда, если не считать Иерусалима. Там моя земля.
— Я знаю.
— Король Бодуэн послал меня во Французское королевство, чтобы…
— Ты голоден. Подкрепись сперва, потом отдохни. У нас есть время.
Служанка поставила передо мной миску ароматного супа и наполнила вином точеный бокал самшитового дерева. Она улыбалась и, как бы извиняясь, говорила:
— К вашим услугам, добрый странник. Благословите меня!
Как голоден я был! Сидя спиной к очагу, я ощущал, как блаженное тепло охватывает меня после всех дорожных тягот и горестной пропажи коня! Жанна смотрела, как я ем; она перестала улыбаться, лицо ее потемнело: она поняла, она почувствовала мое отчаяние и все тяготы целого дня пути. Рука ее, лежащая на скатерти, чуть дрожала. Ногти ее длинных пальцев напоминали тончайшие раковины, что попадаются в песках Тира среди водорослей и вымытых обломков древесины. Она не сводила с меня глаз. Рено же, видя мой ненасытный голод, покачал головой и отпустил ироничное замечание. Жанна встревожилась, а старый хозяин, как бы извиняясь за молодость своего сына, положил руку на мое плечо. Мне дали сало, и я проглотил его с тою же прожорливостью. Свой кубок я опорожнял так, будто умирал от жажды. Мое усердие удивило эти простые души; солдаты не подавали виду, но женщины были явно растроганы моим несчастьем, одна из них даже перекрестилась. Мне было совестно привлекать столько внимания к своей особе, обходительность старого лысого сеньора меня смутила. Не решаясь начать беседу, пока я не наемся, ни слова не говоря, он наблюдал за мной так, как будто бы голод мой был для него неким неизвестным мне предзнаменованием.
Рожок протрубил ночной обход, солдаты и слуги поднялись и с сожалением откланялись, благословляя хозяина, его детей и даже меня:
— Доброй ночи, господа. И тебе, странник!
Остались лишь две молоденькие и разбитные служанки, пожиравшие глазами Рено. Хозяин сказал:
— Ну, чужестранец! Вот кресло, садись, грейся… Или ты хочешь отдохнуть?
В моих жилах разливалось вино с перцем; я был готов хоть сей же час снова отправиться в путь.
— Ты говоришь, что король Бодуэн доверил тебе некое поручение?
— Да, мой господин, как и многим другим. Я должен был доставить послание Людовику VII[1], королю Франции, и просить его о том, чтобы он нашил крест на свою мантию. Я видел также Бретонского герцога и ему передал ту же просьбу.
— Принять на себя крест?
— Да, мой господин.
— Король Людовик Седьмой уже побывал в Святой Земле, и с тех пор на Францию сыпятся неисчислимые бедствия. Говорят, что лучшая часть королевства скоро отойдет Англии. Мы же, живущие здесь, принадлежим герцогу Бретонскому.
— Я знаю лишь одно, мой господин. Огромная угроза нависла над Святой Землей. Она не принадлежит ни французам, ни англичанам, но — христианам, детям Божьим. Все остальное не важно, все минует, промчится, как птица в небе, облако в небесной лазури…
— Но мы-то останемся во Франции, чужеземец. Нам нужно заниматься нашими провинциями, нашими людьми.
— Пока неверные враждовали между собой, грабя друг друга, Иерусалимское королевство могло еще как-то существовать. Вся забота владетельных князей, правивших после Годфруа Бульонского, состояла лишь в разжигании распрей среди наших противников. Но вот над Востоком взошла черная звезда Саладина[2], великого султана. Он окружил наше маленькое королевство, захватив власть в Египте и взяв Дамаск. В Иерусалиме сейчас правит король Бодуэн Четвертый, шестнадцатилетний юноша. Амори, его отец, слишком рано умер. Лишь этот младенец охраняет сейчас от Саладина и Гроб Господень, и Голгофу, место святых Страстей Христовых… Все это, мой добрый господин, я должен был объяснить королю Франции и Бретонскому герцогу от имени моего короля Бодуэна, передавая его просьбу о помощи в деньгах и в вооруженных воинах.
— Ты многого добился?
— Мне достались красивые слова да обещанья, едва скрывавшие неприязнь. Дух крестовых походов угас…
— Не падайте духом, странник, — сказала Жанна. — Бог возбудит этот дух, сотворит многие чудеса во спасение королевства. Лучше расскажите нам о Иерусалиме. Пожалуйста!
— Этот город раскинулся по холмам, подобно лежащему оленю. Я не видел на свете ничего более прекрасного, чем это небо цвета драгоценного камня, это множество богатейших церквей. Этого не забудешь, как не забудешь ту самую оливковую рощу, где молился Спаситель в последнюю ночь перед предательством…
Мы пили подогретое вино. Всю мою усталость как рукой сняло. Рыцарь Рено перестал улыбаться, он заметно оживился. Я продолжал:
— Они не понимают, что там ждет их несравненная слава! Они лишь украшают перьями свои шлемы, золотят щиты, наряжаются в пух и прах, чтобы сражаться на турнирах! Это грех гордыни, самой низменной притом! А там сражение идет во имя веры, это надежный способ заслужить жизнь вечную и, кроме того, завоевать плодородные земли во славу и к пользе Господа.
Беседа затянулась далеко за полночь, Рено все расспрашивал меня о возможностях поживиться; Жанна — о красотах Иерусалима и о его шестнадцатилетнем короле; старый хозяин — об ослаблении франкского королевства под натиском Саладина.
По какой-то странной причине, ни в ту ночь, ни много позже, я ни словом не обмолвился о болезни короля Бодуэна, о той единственной смертельной опасности для королевства, молчать о которой заставлял стыд. Когда сон, наконец, охватил меня, старый хозяин сам проводил меня на ночлег. О, это была удобная кровать, а не куча соломы в хлеву.
4
ВАСАНСКИЙ КОНЬ
Ночь шла своим чередом. Луна плыла по прояснившимся, усыпанным звездами небесам. Деревья, схваченные морозом, чуть потрескивали. Зябкие птицы сбились в кучу, чтобы сохранить то тепло, что еще у них осталось, но мороз пробирался сквозь перья, впиваясь в их нежную белую кожу. Белки устраивались поудобнее в своих дуплах; они не боялись холода, запасшись орешками, которых им хватит до весны, и выглядывали наружу лишь для того, чтобы полюбоваться редким солнечным лучиком. Барсуки спали парами в глубине своих нор. Хорьки, куницы и ласки бродили с пустыми животами в поисках добычи. Лисы, приветствуя друг друга саркастическим смехом, спускались к деревне в надежде добраться до курятника. Совы на своих бархатных крыльях перелетали поляны; их тени скользили по мхам и обледенелым листьям.
Сколько же лет, увенчанная зубцами, возвышалась эта башня в самом сердце густого леса, защищая покой счастливого семейства? Под двускатной крышей дома кто-то спал, а кто-то и бодрствовал. И это были не только стражники, несшие караульную службу. Сквозь витражи часовни проникал слабый желтоватый свет. Тонкий лучик падал из трехлепестковой прорези ставня. Ночной сторож с удивлением смотрел на это необычное освещение. Пронзительный ветер дул из-за зубцов башни. Над маленькой жаровней можно было погреть руки, потом снова вернуться на свой пост. Что могло случиться такой ночью? Кто отважится выйти
