Луи» говорит с ним очень фамильярно, размахивая и жестикулируя руками.
— Во время охоты, — продолжал «Выдра», — в праздности не пробудешь ни секунды. А какое терпение, какая выдержка нужны! Выдра далеко не глупое животное, своим коварством и агрессивностью она напоминает кошку. Раненая, она атакует. Пойманная — защищается с изумительным мужеством. Перегородив ручей, она прячется под корнями деревьев, проделывает проходы в берегах, а показывается на поверхности только затем, чтобы подышать, погружаясь в воду при первой тревоге. Юркая, как щука или змея. Настоящее наслаждение — наблюдать, как она плавает. Когда она скользит по поверхности ручья, то ее усы и след, который она оставляет на воде, едва различимы.
— Но что предпринимаете вы, — спросил его один из беседующих, — чтобы застрелить ее?
— О нет! — воскликнул Луи. — Я не стреляю в нее, это основное заблуждение тех, кто не знает радостей охоты на выдру. Не применяю ни дроби, ни пуль. Запомните хорошо, что в воде ружье убивает плохо, и может случиться так, что ты ранишь собаку или своего помощника. Нет, мой дорогой, никакого ружья не берите, если идете на выдру, я вас прямо-таки умоляю об этом! Только длинную пику, в конец которой ввинчена маленькая, но очень острая вилка. Я знаю одного слесаря, изумительно делающего эти приспособления по цене в пятнадцать франков за штуку.
— А собаки, какую породу вы используете? Терьеров?
— Совсем нет. У больших собак тина залепляет глаза, и они часто, приняв терьера за дичь, хватают его своими прекрасными зубами, а это мало приятно. Но я собираюсь написать книгу об этой охоте и думаю сделать это в ближайшее время!
— Мне кажется, она будет полезна.
— Но раз вы так думаете, почему бы вам самому не попробовать поохотиться на выдру. Я вас пригла…
Шаблен беседовал с женщинами, и это позволяло ему быть возле Жанны. «Бомбардо» не говорил ничего. Устроившись перед маленьким столиком, на котором находилось большое количество разных булочек и вина, он так и стрелял глазами по корсажам и лодыжкам служанок, которые приносили новые блюда. Господин де Катрелис слушал вполуха одного из своих соседей, который рассказывал ему о ценах на лес и аренду недвижимости.
Снаружи сквозь высокие окна проникал свет. Пробегая взад и вперед, за стеклами дети играли в мяч или серсо, сопровождая свою игру пронзительными криками. На них были шляпы с широкими лентами. Но тот, кого искал господин де Катрелис, все не показывался!
Наступил момент, когда, забыв о присутствующих, охваченный беспокойством, он поднялся, пересек зал и сказал:
— Пойду проветрюсь.
Никто не удивился этому и даже не подумал ему возражать. Только Шаблен, глядя ему вслед, покачал головой. Жанна очень тихо сказала ему:
— Это стоит ему больших усилий. Попытайся понять его.
Господин де Катрелис вышел на крыльцо. Дети мгновенно прервали свои игры.
— Где мальчик ля Перьеров? Где он?
— Жан? — спросила девочка.
— Да, Жан! Почему он не играет с вами?
— Но, дедушка, он же очень большой!
Господин де Катрелис не смог сдержать улыбки. Его голос смягчился:
— Хорошо. Но где же он прячется?
— Он пошел туда. Один.
«Туда» — это, значит, в направлении старого Бопюи, этой феодальной развалины, погрузившейся в свои рвы. «Но что может делать в этой трущобе мальчик? Надо посмотреть». Аллея, по краям которой росли столетние дубы, огибала недавно подстриженную лужайку и была огорожена изящным белым заборчиком. Затем она переходила в ухабистую грязную дорогу, заросшую по краям ежевикой, густыми деревьями, и, наконец, приводила ко двору заброшенного замка. Мох и дикий виноград взбирались на его продырявленный узкими окнами высокий фасад, сложенный из рыжего, словно пропитанного кровью, песчаника, и, разрастаясь ярусами, доходили до самой крыши. Лестница, между разобщенных ступенек которой пробивались большие пучки травы, вела к единственной двери, широкой, но достаточно низкой, увенчанной готической розеткой и обрамленной полуколоннами. Дверь была приоткрыта: «Мальчишка осматривал свои владения! Но что он искал?» Господин де Катрелис вошел, услышал шаги над головой, поднялся по лестнице на второй этаж. Именно по этим ступенькам в свое время он ввел Жанну в ее комнату. Тут она жила, ждала, принимала подруг, производила на свет детей, молилась, страдала, надеялась. Тридцать лет! Комнаты были громадными, но в них было темно, как в склепе. Влага на стенах очень быстро обесцветила обои. Стекающие сверху капли пузырями раздули каштанового цвета бумагу, приклеенную к потолку, прорвали ее, образуя воронки, и вскоре соединились в маленькие водопады. Нужно было бы подставить под них котелки, кастрюли с кухни, расположенной на первом этаже рядом с конюшней.
— Кто этот господин? — спросил подросток, указывая на один из портретов.
Это был его дядя, обвиняемый в двойном убийстве, неизвестно, напрасно или с полным основанием. Мучитель Эспри де Катрелиса и его сестры Эстер. Портрет отправили в эту комнату в надежде, что мыши, сколопендры и черви закончат дело, начатое сыростью. На лбу, глазах, на позолоте мундира и орденских лентах выступили беловатые пятна. Во многих местах полотно было продырявлено: в том месте, где были изображены волосы и в области сердца. Обезображенный тлением, этот портрет стал вполне оправдывать свою зловещую репутацию.
— Кто это? — настаивал Жан.
— Один дальний родственник.
— Почему его оставили здесь?
— Потому что мы его почти не знаем. И потом, живопись на портрете ужасна. Он остался здесь, когда мы переезжали.
— Вы здесь родились?
— Да. Те времена были куда суровее нынешних. Не было никаких удобств.
— Мой папа, мои дяди тоже здесь родились?
— Все, даже твоя тетка.
Он не проявлял никакого страха. Спрашивая, подкреплял вопрос взглядом. Взглядом, который иногда, несмотря на молодость, пронизывал собеседника, как острая игла.
— А правда, дедушка, что у вас для игры было чучело волка?
— Кто тебе рассказал эту чепуху?
— Мама.
— Да, малыш, это правда. Этого волка убили около пруда. Чучело поставили на колесики. Это была в некотором роде моя первая лошадь. Однажды во время каникул я сел верхом на своего знаменитого волка. В это время баран вел своих овец на водопой. Он увидел меня, стремительно атаковал и сбросил в ров с водой. Это чудо, что я тогда не утонул.
— Вы не умели плавать?
— Кто бы мог меня научить? Я вцепился в какую-то ветку и выбрался из тины, не отпуская хвост волка, моей единственной игрушки! Короче говоря, я считался несносным ребенком. Однажды я взобрался на башню, толкая перед собой крикливого индюка. Я открыл окно и сбросил бедную птицу вниз, чтобы заставить ее полететь. Мне казалось ненормальным, что у нее есть крылья, которые остаются без дела. Индюк так дрожал от страха, что перемазал меня всего пометом! Мое возвращение было не столь победно. Много раз меня секли крапивой. Представь себе, я не мог пройти мимо лошади, чтобы не вскарабкаться на нее. Вместо стека у меня был ивовый прутик. Я садился на лошадь без седла. И летел кубарем вниз! Видишь, у меня нос кривой, это заслуга одной племенной кобылы. Она хватила меня как следует о дерево. Но я был неисправим.
Подросток смеялся, его глаза сверкали. Странно, но господин де Катрелис, блуждая среди своих воспоминаний, чувствовал себя с ним очень уверенно. «Этот не предаст!» — констатировал мысленно он для себя на будущее. А мальчик был задумчив, старик приоткрыл ему давно и страстно желанный мир, быть
