Юрий Владимирович в русские развалины не верил.
Может быть, это именно и стало его трагедией?
Дзержинский сказал:
— …Нам нужно было отстоять рабоче-крестьянскую власть и когда технический персонал, привыкший, выросший и сложившийся в совершенно других условиях, не понимал этого движения, видел в нем только разрушение, дезорганизацию производства. Он и не мог предвидеть, какие перспективы и какое будущее имеет та борьба не на живот, а на смерть, которую рабочему классу пришлось поднять… — Дзержинский объяснил: — Тогда разрушались производство, промышленность, то, что было дорого тем, кто их строил…
Сказано это было не о Гаккеле.
Дзержинский оправдывал тех, кто эти годы жил и думал иначе, чем Гаккель.
Но оттого именно, что Гаккель в таком оправдании не нуждался, он вдруг испытал сейчас чувство радостного удовлетворения.
— …Сейчас положение изменилось, — сказал Дзержинский. Я должен сказать совершенно без лести, что те достижения, которые мы уже имеем в промышленности, были бы немыслимы без добросовестного и полного преданности отношения к делу со стороны технического персонала. То, что уже имеется налицо, мы должны осознать и оформить… Знанию, технической мысли мы должны выделить почетное место в нашей товарищеской среде…
Он наклонился в зал и доверительно, негромко, медленнее обычного сказал:
— И мы должны просить товарищей, дружно работающих вместе с нами, товарищей специалистов, чтобы они, — он опять вытянул вперед руку, совершенно откровенно указывали в повседневной жизни, в работе, что им мешает проявить полную инициативу и использовать те знания, которые у них накопились… Мы должны ими дорожить и совместно с ними готовить новые кадры…
Дзержинский поднял голову и произнес звонко, совсем радостно:
— …Русские изобретения и русская техническая мысль стоят очень высоко; им надо создать такие условия, в которых они могли бы свободно развиваться…
Значит, зрелость, подумал Гаккель.
Значит, пора…
— Я возьму слово, — сказал Скорчеллетти.
— Давай, — согласился Коршунов.
Скорчеллетти выступил четвертым — после члена Севзаппромбюро Цвибеля, представителя ЭКОСО Русанова и Шарова из Ленинградтекстиля.
Владимир Карлович сказал:
— Я понял из речи товарища Дзержинского, что отныне мы будем всегда внимательно анализировать факты и цифры, смело смотреть им в лицо, делать правильные выводы и стараться изменять факты и цифры в нашу пользу.
В судоходстве цифры пока для нас не очень важные. Только восемь процентов всех внешторговых грузов перевозят советские суда, остальное транспортируют иностранцы. Мы иностранцам переплачиваем сейчас от 25 до 40 миллионов рублей в год.
Выход есть только один: начать строить советский флот. И мы его, как известно, пять месяцев назад начали строить, на Балтийском заводе заложили первые три лесовоза.
Этого дня мы ждали все долгие годы застоя и разрухи, больше того, все эти годы мы верили, что день такой наступит, и сегодня можно честно признаться, как было трудно и тяжело в это, несмотря ни на что, верить.
От имени Балтийского завода я хочу сегодня приветствовать тех, кто работой своей нам помогал сохранять и укреплять драгоценную веру в свои промышленные силы, в промышленное свое будущее…
Скорчеллетти замолчал, повернулся к Якову Модестовичу и зааплодировал ему.
Дзержинский поглядел в его сторону, улыбнулся и зааплодировал тоже…
Коршунов, Скорчеллетти и Гаккель вышли на улицу.
Был светлый, ясный июньский вечер.
Они пешком пошли к Невскому.
— Я храню все ваши сердитые письма, Яков Модестович, — сказал Коршунов. — Вы это учтите…
— Правильно делаете, — сказал Гаккель.
— Когда Дзержинский выступал, я подумал, — сказал Коршунов, — вот и закончилось состязание Гаккеля с Ломоносовым… Я не о тепловозах говорю, а о разных подходах к жизни…
Яков Модестович помолчал.
Ответил серьезно и озабоченно:
— Состязание закончилось, Константин Николаевич… И состязание продолжается…
Послесловие
«Крутые повороты» — это повесть о состязании двух машин, двух людей и двух разных жизненных позиций.
«Крутые повороты» — назвал я и всю эту книгу.
Почему?
А потому, что главный, основополагающий вопрос: «Ваша позиция?» — чаще всего человеку задают (да и сам он себе обязан задать) в наиболее трудный час его жизни, на крутом ее повороте.
Мы с вами видели, сколько сил и душевной энергии отдал подполковник Сегал, отстаивая в трудную минуту интересы чужого ему человека, инвалида войны Громова. Но ведь рядом с позицией Сегала бытует и совсем другая позиция: «Только я! Только мне! Только мое! А иначе — пропадай все пропадом, растопчу, уничтожу…» (Глава «Брать и давать».)
Мы с вами видели, как четырнадцать ленинградских ученых, специалистов своего дела, в тяжелые годы войны, ценою собственной жизни» спасли уникальную научную коллекцию. Однако ведь встречается и совсем другая позиция: «Специалистом можешь ты не быть, но ответственным работником быть обязан». Что, в сущности, означает: «После меня — хоть потоп». (Глава «Не в свои сани…») Не так разве?
Мы с вами видели, как в сложных объективных обстоятельствах умело и грамотно действовал директор Сумского химического завода Александр Иосифович Кравченко, избавивший земляков от отравленного серой воздуха и к тому же отладивший важное заводское производство. Но ведь существует и другая, гораздо более удобная и простая позиция: «Ничего не вижу, ничего не слышу, на устах моих печать…» И нет нужды, что эта, я бы сказал, принципиальная слепота оборачивается иной раз горькими человеческими бедами. (Глава «Объективные обстоятельства».)
Но вот один очень существенный и важный вопрос. Да, верно, позиция чаще всего проявляется на крутых поворотах нашей жизни. Однако надо ли всякий раз ждать своего «крутого поворота», чтобы проверить: а какая она есть, моя драгоценная позиция?
Думаю, нет, не надо.
Думаю, знать об этом человек обязан даже в самые мирные и безоблачные свои часы. Знать, быть уверенным и не шарахаться, если что, из стороны в сторону.
Потому что наша позиция — это наши убеждения.
А убеждения не зонт и не макинтош, которые мы с собой прихватываем на случай дурной поводы.
Они должны быть с нами всегда.
И позиция наша всегда должна быть при нас. Не только как руководство к действию. Но и — что не менее важно — как образ наших мыслей.
Говорят же: человек — это стиль.
А я бы добавил еще: человек — это позиция…
