Пока псковичи и князь Александр Тверской толковали о митрополичьем отлучении и размышляли о том, как им лучше выйти из создавшегося положения, князь Иван решил их поторопить и подтолкнуть к нужному решению. Его многочисленное, но рыхлое и сильно обленившееся от безделья войско двинулось по раскисшим апрельским дорогам на запад, на Псков.
Дорога из Новгорода во Псков шла сначала вдоль берега озера Ильмень, а затем по реке Шелонь до устья Узы. Здесь Шелонь поворачивала на юг, а псковская дорога тянулась вдоль Узы и дальше, через водораздел – к верховьям реки Черехи, выводившей к Пскову. Большая часть всей дороги пролегала по низменным местам, весною почти непроходимым из-за половодья. В этих условиях войско князя Ивана двигалось крайне медленно. За три недели оно прошло не более полутораста верст и достигло городка Опоки. Здесь союзники встали и начали готовиться к осаде этого восточного форпоста псковской земли.
Псковский летописец проницательно замечает, что князь Иван вел свою армию столь медленно «не хотя пскович розъгневити» (35, 91). Это похоже на правду. Князь Иван, конечно, понимал, что стремительное вторжение вражеской армии воодушевило бы привычных к войне псковичей на решительное сопротивление. Напротив, медлительность наступавших давала им время одуматься, здраво оценить ситуацию и принять благоразумное решение. Впрочем, и политический расчет, и природные условия действовали в данном случае в одном направлении. И результат этого действия оказался именно тот, какого хотел Калита.
В лагерь Калиты, разбитый близ Опоки, прибыли псковские послы во главе с посадником Селогой. Они передали великому князю «слово псковское» (послание псковского вече): «Князь Александр изо Пскова поехал прочь; а тобе господину своему князю великому весь Псков кланяется» (35, 91-92).
В присутствии Ивана Калиты между новгородцами и псковичами был заключен «вечный мир», подтверждавший традиционный суверенитет Пскова. При этом псковичи взяли на себя обязательство не принимать князей «из литовской руки». Это условие было важным и для великого князя Владимирского, не желавшего упускать Псков из сферы своего политического влияния, и для новгородцев, опасавшихся чрезмерного усиления Пскова за счет его литовских и полоцких связей.
Согласно убедительному предположению историка В. Л. Янина, этот мир был заключен в деревне Болотово (Волотово) верстах в 7 к юго-востоку от городка Опоки (позднее – Погост Опоцкий на Шелони). В историю новго-родско-псковских отношений он вошел под названием «Бо-лотовский договор» (142, 5).
Довольные таким исходом дела, князья и новгородцы поспешили назад. Теперь Калита мог доложить хану, что они сделали все возможное для исполнения его воли. На радостях союзники закрыли глаза на то, что князь Александр оставил во Пскове свою жену и свиту – верный признак надежды на скорое возвращение.
Из Новгорода в Москву князь Иван выехал уже где-то в начале лета. Скрылись за горизонтом величественные очертания святой Софии, остались позади хмурые новгородские леса и комариные болота. Веселыми подсохшими дорогами ехал он через Валдайские горы, потом вдоль берега вертлявой Тверцы, мимо Торжка, потом – через безлюдные, но цветущие разнотравьем тверские земли. От Твери – на Волок Дамский и дальше на Истру. И вот уже сверкнула среди лугов своим мелким плесом родная Москва-река. Ну как тут было не вспомнить князю Ивану с детства знакомые слова: «О, светло светлая и украсно украшена, земля Руськая! И многы-ми красотами удивлена еси: озеры многими удивлена еси, реками и кладязьми месточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми, различными птицами, бещислеными городы вели-кыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковь-ными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руская, о правоверьная вера хрестианьская!» (13, 13 0).
Храмоздательство
Ныне же Господь Бог мой даровал мне покой отовсюду: нет противника и нет более препон; и вот, я намерен построить дом имени Господа Бога моего...
Москва встретила князя, вернувшегося из псковского похода, радостно: он сумел отвести грозу ханского гнева от своей земли, да на сей раз от всей Руси. Уже за несколько верст от города его приветствовали бояре. Княгиня Елена с детьми ждала в воротах Кремля. Здесь же толпилось, блистая праздничными ризами, придворное духовенство. В окружении толпы, под радостные крики москвичей, Иван прошел в Успенский собор. Там он отстоял обедню и усердно помолился у гроба митрополита Петра.
Потом был краткий отдых. К вечеру, взбодрившись банькой с духовитыми вениками из молодой березы, князь собрал на пир московскую знать. Поначалу все шло чинно, основательно. Иван жаловал бояр именными здравицами и чарками, те кланялись, благодарили степенно, без подобострастия. Далеко еще было до тех времен, когда московские государи станут смотреть на своих бояр как на бесправных холопов, когда Иван Грозный скажет о них высокомерные слова: «А мы своих холопов жаловать вольны, а и казнить вольны же...»
Здесь, за столом Ивана Калиты, сидели свободные люди, его соратники и сотрудники. Свои отношения с князем они строили на основе неписаного, но прочного договора. Князь обязан был заботиться о своих боярах и их семьях, уважать интересы и достоинство каждого. Бояре должны были хранить верность своему князю в удаче и в беде, не жалеть сил и самой жизни в борьбе за его дело.
В случае, если боярин почему-то решал перейти на службу к другому князю, он имел на это полное право. Сохранился договор между двумя князьями, внуками Ивана Калиты Дмитрием Московским и Владимиром Серпуховским. Среди прочих условий князья признают: «А бояром и слугам вольным воля». Даже земли, пожалованные ему в вотчину одним князем, боярин сохранял, отъехав к другому. В этих условиях от князя требовались многие привлекательные личные качества, чтобы сохранить костяк своего воинства – бояр с их отрядами и вольных слуг. Он должен был быть мужественным и щедрым, терпимым и приветливым, веселым и удачливым. Последнее ценилось особенно высоко: в удачливости видели знак избранничества, особую мистическую силу.
И как не похожа была сама атмосфера тогдашнего московского двора, дышавшая патриархальной простотой, на грубую жестокость Орды или холодную пышность Византии. И хотя тлетворное воздействие чужеземного ига сказывалось и здесь, сгибая спины и ожесточая сердца, – Москва при Иване Калите хранила еще память о лучших временах.
С умилением глядел князь Иван сквозь хмельной туман на шумное застолье своих богатырей. Здесь собрались они все – отцы-основатели Московского государства: Федор Бяконт, Протасий Вельяминов, Иван Зерно, Андрей Кобыла, Родион Нестерович. Неуклюжие, тяжелые, но надежные, как валуны в северных лесах, они умели неделями не слезать с седла, одним ударом срубать головы врагам. Умели они и другое: подать князю вовремя добрый совет, разделить с ним последнюю гривну, уладить его дела с помощью своих родственников в иных княжествах и землях. Известно, что большинство московских бояр времен Калиты были выходцами из других краев. В основном это были переселенцы из киево-чернигов-ских, новгородских или ростово-суздальских земель.
В книжной премудрости Иван давно превзошел самых любознательных из своих бояр. Но как все великие люди, он умел быть простым, наслаждаться обществом простых людей. Он любил их, любовался ими, от души веселился вместе с ними. Их грубоватый юмор, запечатленный в их прозвищах, порой
