новые.
Застонав, Эйдриан хотел перевернуться, но Грей, считавший, что все должны выполнять его команды, приказал ему лежать спокойно. Говорил, как дышать. Снова и снова указывал ему, как дышать. Очень странно.
– Мы собираемся закрыть рану? – спросил Дойл. – У меня есть горячее железо. Я могу это сделать.
– Никакого огня, кровотечение скоро прекратится. – Анник вытерла липкие руки. Кровь Эйдриана. – Пусть течет, как учил нас знаменитый Амбруаз Паре. Так будет меньше вероятность заражения. Никаких швов, пока она течет. Потом один или два стежка, чтобы рана завтра не разошлась.
– Обопрись на Грея. Он свободен, – предложил Дойл.
– Я в порядке. – Она хотела откинуть волосы, но, вспомнив про испачканные руки, остановилась и сделала несколько глубоких вдохов. – Мы, французы, в этом разбираемся. Паре учил оставлять подобные раны открытыми… чтобы излечить.
Грей прекратил свою бесконечную одностороннюю беседу с Эйдрианом и резко встал, чтобы пройтись. Вернувшись, он положил ей на лоб холодное полотенце.
– Вы не должны позволять мне касаться вас, – сказала она, но прижалась щекой к его бедру. И такая интимность выглядела сейчас вполне естественной. Земля до сих пор качалась под ней. – Я вся в крови. Испортила платье, хотя в любом случае, как я полагаю, оно неприличное.
Грей вытер ей полотенцем щеки, затем свернул его и приложил к затылку.
– Вы делаете это, чтобы я не упала в обморок? Я не падаю в обмороки. Никогда.
– Вот и хорошо. Сочувствую насчет платья. – Он извинялся сразу за несколько моментов. Она была уверена, что все платья, которые он ей дал, неприличные. – Спасибо за спасенную жизнь Эйдриана.
– Было не так уж плохо. Однажды я вынула из человека пятьдесят два куска металла, и он выжил. Австрийский сержант. Потом он расплавил их, чтобы сделать пресс-папье, как я слышала.
– Неплохая мысль, Анник… Я бы убил его.
– Почти наверняка. Второй осколок был слишком близко к подмышечной артерии. Я чувствовала ее пульсацию. Теперь вы отпустите меня, раз я спасла вас от убийства друга?
– Нет.
– Тогда я намерена смыть кровь, а не сидеть у ваших ног, как бесхарактерная просительница.
Анник встала, что, вероятно, могла сделать и без помощи Грея. А с палкой, которую он вложил ей в руку, она вообще обойдется без помощи любого англичанина. Она не собирается падать в обморок.
– Твоя сумка на дальней стороне костра, – сказал Дойл. – Нет. Бери правее. Вот так. На камне полотенце и мыло. Да. Там.
– Значит, у меня есть все необходимое. Я иду мыться в уединении. А месье Грей может опять вести скучную беседу со своим Эйдрианом. Я, как мне кажется, ничего интересного от него не услышу.
– Нет, мисс, – умиротворяюще сказал Дойл. Большую часть времени английские шпионы проводили, смеясь над ней.
– Вы должны накладывать бинты, пока не остановится кровотечение. Вам это известно?
– Да, мисс.
Стуча палкой, она двинулась к зарослям и нашла место, где тропа спускалась к реке.
– И укройте его одеялом.
До чего же она глупа, злилась на себя Анник. Она хотела остаться с Греем, позволить ему ухаживать за ней. Он губит ее своей добротой и сильными заботливыми руками, а в душе все такой же безжалостный.
Он соблазнял ее. Он сам ловушка. Но она ему, ни в малейшей степени не верит, она еще не потеряла рассудок. Не совсем.
Вода оказалась теплее, чем Анник ожидала, что до некоторой степени успокоило ее волнение. Как и глубокая тишина вокруг. Идя вниз по течению, чтобы найти себе место для купания, она представляла, что кругом густой лес, где хорошо спрятаться ночью, когда убежит.
– Значит, было не так уж плохо, – сказал Дойл, когда она спустилась по тропе и не могла услышать. – Не как у чертова австрийского сержанта с пятью десятками свинца в животе.
– Сколько ей понадобилось времени, Уилл?
– Две минуты. От силы три. Ясно, почему армейские хирурги поручали эту работу ей. Вытащила пулю, как сливу из рождественского пирога.
– На скольких же проклятых сражениях она этому научилась? И что это за мать, посылающая ребенка шпионить в армейском лагере? Сколько ей было? Одиннадцать? Двенадцать?
– Примерно того же возраста, как у Хокера, когда мы привлекли его к работе.
– Хокер был не ребенок. Он вообще не был ребенком.
– Думаю, Анник тоже. Я слышал, она была там, когда повесили ее отца. Четырехлетняя девочка, – вздохнул Дойл, протирая грудь Эйдриана чистым бинтом. – Он даже не слишком кровоточит. Дай-ка одеяло. Ты собираешься еще говорить, чтобы он спал?
– Каждый час. Ну и что мне делать с этой женщиной?
– Я бы не стал волноваться. Расстели здесь постель так, чтобы не беспокоить Эйдриана, когда займешься этим.
