Потеря свободы была в высшей степени чувствительна для Изидора! Мрачное выражение лица ясно говорило о состоянии его духа, но так как в данную минуту ничего изменить было нельзя, то он бросился на постель и вскоре заснул так крепко, как едва ли может спать даже человек с самой чистой совестью.
На следующий день, съев принесенный обед, он уселся на постель и принялся рассуждать вслух, обдумывая свое положение.
— Скверную штуку сыграл со мной случай, — бормотал он. — Все улизнули, один хитрый Изидор в западне! Черт возьми! Но утешься, ведь они все в твоих руках! Ты предусмотрительно поступил, зайдя в гостиницу Сан-Педро и углядев следы, что вели к развалинам старого монастыря. Тебя не оставят в беде, а уж если у них хватит глупости сделать это, так все пойдут на виселицу, Все! Ты неплохо устроился — за тобой оба принца, полковник, патер Доминго из монастыря Святой Марии и граф Кортецилла, — посмеивался Изидор. — Эти важные господа всегда стараются найти какого-нибудь козла отпущения, на которого можно свалить все свои грехи, но Изидор слишком много знает и заставит бояться себя! До приговора не скоро дойдет. А если они тебя бросят, придется сознаться, не доводить же дело до пыток! Изидор признается в том, что может не понравиться знатным, благородным донам, ну, да что делать! Своя ру« башка ближе к телу!
Монолог Изидора был прерван бренчанием ключей у двери, шумом шагов и голосами в коридоре.
Дверь отворилась. Вошли судья с секретарем, положившим на стол бумагу и приготовившимся записывать.
«Ага, — подумал Изидор, — начинается история, но будем спокойны!»
Судья велел ему встать.
На несколько вопросов о прошлом, показывавших, что о нем имеют подробные и точные сведения, Изидор отвечал путано, а от обвинения в покушении на убийство категорически отрекся.
— Я проходил совершенно случайно по улице Сан-Маркос, сеньор, — сказал он с самой невинной физиономией. — Это и с вами могло случиться. Ах, лучше бы я был в это время на другом краю города! Ну, да уж беда и во сие найдет, если захочет! Меня закрутило в толпе и, на беду, вынесло прямо на адъютанта.
— При вас нашли разряженный пистолет, — прервал следственный судья разговорчивого арестанта.
— Да, да! Какой-то шалопай сунул мне что-то в суматохе, а в эту минуту адъютант и схватил меня! Ну скажите сами, сеньор, неужели бы я остался там стоять, если бы был настоящим виновником? Не думаю!
— Так вы не хотите признаться?
— В чем мне признаваться-то, сеньор? Неужели я должен сказать: вот моя голова, я виновен! О Боже! Вы уж слишком многого требуете, если хотите, чтобы я подставил свою голову за другого.
— Выдайте соучастников, это уменьшит паше наказание.
— Но какое же наказание я заслужил, сеньор, если я невиновен?
— Ваше прошлое говорит против вас.
— Да разве прежнее несчастье может служить доказательством моей вины теперь, сеньор? Этак можно из невинного человека сделать преступника. Оттого что Изидор Тристани нанес, по несчастью, удар, убивший человека, а коварные товарищи подсунули ему украденные вещи, чтобы избегнуть наказания, вы считаете, что и теперь он виноват? Это несправедливо, сеньор, нельзя судить на таких основаниях!
— Так вы упорно настаиваете на своей лжи?
— На истине, сеньор! Что же мне сказать? Да буду я лишен царствия небесного, да буду я проклят, если выстрел сделан мной! Требуйте от меня какой угодно клятвы!
Секретарь записывал каждое слово арестанта.
— Ваше упорство вам не поможет, — сказал судья, — показания свидетелей и пистолет говорят против вас! Вы бы лучше искренне сознались, в противном случае вам грозит виселица.
— Не надо забегать вперед. Никто не избегнет того, что ему предназначено. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет, — отвечал Изидор.
Судья и секретарь ушли, и дверь снова плотно затворилась.
— Гм! Так, значит, виселица, — пробормотал Изидор, и его косые черные глаза беспокойно заблестели, — неприятная перспектива! Я всегда испытываю перед виселицей какой-то священный трепет; все другое еще туда-сюда, но смерть на виселице — проклятая, оскорбительная смерть! С какой отвратительной гримасой при этом умирают! С тех пор как при мне вешали убийцу Брукоса, я ненавижу виселицу! Но не беспокойся, мой друг, — посмеивался он, — подождем до утра, еще виселица не выстроена, да и вельможи не оставят тебя здесь. Не волнуйся, Изидор! Тебя и в последнюю минуту всегда выручал благоприятный случай. Если бы за каждую пролитую кровь тебя стали вешать…
Он махнул рукой и отошел к окну.
На дворе уже стемнело. Противоположный берег Мансанареса был пуст, там не было никаких строений. В некотором отдалении, между старыми деревьями, вилась дорога к Толедским воротам.
На реке тут и там виднелись лодки, но незаметно было никаких признаков попытки пробраться к заключенному.
В эту ночь Изидору уже не так спокойно спалось, как в прошлую. Ему снились виселица, убийца Брукос, кивавший ему из петли, а затем площадь Кабада, полная народа! Вот мадридский палач, старый Вермудец, строит виселицу, вот помощники его в простых рубахах с засученными рукавами. Изидор слышит их голоса, чувствует, что они схватили его. Вермудец уже укрепляет веревку на железном крюке… «Молись, Изидор Тристани!» — раздался голос около него…
Арестант проснулся. Его сильно трясла чья-то рука, и чей-то голос звал его по имени. Но Изидор все не мог очнуться от своего сна, он дико вращал глазами, и крупные капли пота катились по его лбу. Наконец дело объяснилось. В свете фонаря Изидор признал сторожа, будившего его, за ним стоял монах в темно- коричневой одежде с волосяным поясом.
— Да вставай же! — кричал сторож. — Почтенный брат Франциско пришел приготовить тебя к смерти и помолиться с тобой.
«Ого! Похоже на смертный приговор, — подумал, вскакивая, Изидор. — Неужели так скоро? Ну, да тут ведь могут встретиться затруднения!»
Сторож поставил фонарь на стол и вышел, почтительно поклонившись патеру.
— Вы хорошо сделали, что пришли, брат Франциско, — сказал Изидор, обращаясь к монаху, неподвижно стоявшему со сложенными руками. — Вы не из монастыря ли Святой Марии?
— Я пришел утешить тебя и помолиться с тобой, — тихо отвечал Франциско.
— Ну, молиться-то еще успеем, благочестивый брат, вы свою молитву уже, вероятно, совершили сегодня в полночь, а моя — подождет. Прежде всего скажите: вас послал сюда достойнейший патер Доминго? Не отвечаете! Значит, я должен прежде внушить вам доверие! Садитесь-ка вот здесь, это простая деревянная скамейка, ну, да лучшей у меня нет.
Монах сел, Изидор удобно расположился на постели.
— К делу, благочестивый брат, — начал он, понижая голос. — Не знаю, вынесен ли мне уже приговор, знаю только, что я не должен умереть! Что вы так смотрите на меня, благочестивый брат? Да, я не должен умереть, потому что моя смерть может наделать много неприятностей. Это престранная история. Прежде чем меня привезут на место казни, я сделаю такое признание, которое выведет на чистую воду многих лиц, а они, я знаю, готовы будут на все, чтобы, не доводя меня до этого, освободить скорее, тем более, что ведь я действительно невиновен. Передайте все это патеру Доминго. Я не должен умереть! Если меня не спасут, я открою все, а это немало, благочестивый брат!
— В чем ты хочешь признаться, сын мой? — спросил монах.
— Вот видите ли, я не знаю, должен ли я вам говорить все, дело еще не дошло до смерти, и я рассчитываю на освобождение! Но я вам намекнул, а вы намекните другим. Не удивляйтесь, благочестивый брат! Видите ли, есть вещи, которых и на исповеди нельзя громко сказать. Поймите только, почтенный брат, что мое признание обернется виселицей для знатных господ, о которых я многое расскажу. Если повесят меня, то и они должны со мной висеть.
— Ты, кажется, очень взволнован, — сказал монах, — твои слова так запутаны и неясны.
— О, не беспокойтесь, я еще вполне владею рассудком: страх смерти не заставил меня потерять его, у
