Не беда, таких голов вы, наверное, еще не мало увидите, — ответил Гавриил, садясь. — У русских кулаки крепкие.
Что? Разве русские уже в городе?
Нет, но мы побывали у них в лагере. Я еще легко отделался, едва чувствую свою дыру в голове, а другим куда хуже пришлось. Дай скорей пива, у меня страшная жажда, да и устал я порядком.
Трактирщик поставил перед гостем кружку с пенящимся пивом и спросил:
— Не хочешь ли умыться?
Гавриил залпом осушил кружку, потом ответил:
— Нет, если я с такой головой явлюсь к коменданту, он меня произведет, по меньшей мере, в вахмистры.
Теперь и горожане с любопытством придвинулись поближе и набросились на Гавриила с расспросами.
Ты был, как видно, в том отряде, который выслали для захвата пленных?
Да, — ответил Гавриил.
Ну что, добыли пленных?
Мы благодарим судьбу, что сами в плен не попали.
Как это случилось? Расскажи!
Что тут рассказывать? — произнес Гавриил с досадой. — Мы были неосторожны, подняли слишком сильный шум. Русские проснулись и начали отбиваться. Мы, конечно, сразу пустились наутек, а они гнались за нами до самых Вируских ворот и чуть не ворвались
вместе с нами в город.
Ну, ну, здесь бы их встретили совсем по-другому, — хвастливо заявил один из слушателей со спесью, свойственной таллинским горожанам. — Но как они могли преследовать вас? Ведь вас послали против нижнего лагеря у Ласнамяги, там до сих пор неприятельской конницы не замечалось, а вы все, насколько мне известно, были на конях. Неужели у русских такие быстрые ноги, что они могут угнаться за лошадьми?
В том-то вся беда — никто и не подозревал, что там есть конница. Всадники выросли у нас перед глазами словно из-под земли и начали задавать нам жару.
Гм, странное дело! Уж не был ли там этот чертов Загорский, о котором люди Иво Шенкенберга рассказывают такие страшные вещи?
Он-то как раз и оказался там, чтоб ему пусто было! — выругался Гавриил.
А ты видел его своими глазами?
Я видел его собственными глазами, а он пощупал меня рукой.
Каков он на вид?
Он не дал мне времени разглядеть его.
Это он и рассек тебе шляпу?
Это — дело рук Гавриила Загорского.
Откуда же ты это знаешь, если ты его даже хорошенько не разглядел?
Когда он напал на нас, люди Иво, указывая на него, закричали в ужасе: «Загорский, Загорский!» — и пустились от него бежать, как от привидения. Я не очень боялся, так как считал его не какой-нибудь диковинной птицей, а обыкновенным человеком; только когда он занес меч над моей головой, я увидел, что у него невероятно безобразное лицо и маленькие, дьявольски хитрые глазки.
Неужели он в самом деле так безобразен? — не доверчиво спросил один из слушателей.
Мне и сейчас еще тошно становится, как вспомню о нем, — подтвердил Гавриил.
Тогда он, наверное, изменил свой облик — ведь люди Иво говорят, что у этого дьявола лицо, как у красивой девушки, и большие черные как уголь глаза. Но он, как известно, колдун и может сегодня выглядеть так, а завтра иначе, может скрыться под землю и появиться там, где его меньше всего ждут; он ведь уже один раз умер, а потом опять воскрес.
Глупое суеверие! — сказал другой горожанин, презрительно скривив губы. — Люди Иво стараются уменьшить свой позор, потому и представляют своего врага колдуном. Но, по правде говоря, и сам Иво, и его люди уже никуда не годятся. Было время, когда их
превозносили до небес, а теперь оказывается, что они ничего лучшего не умеют, как только грабить да жечь. С прошлой осени Иво ни одно дело не удалось. Раньше он чуть не лопался от гордости, считал себя великим полководцем, на своих друзей юности и смотреть не хотел, а теперь живет, как крот, зарывшись в землю, и не решается никому на глаза показаться. Не понимаю, почему захват пленных поручили именно ему; ведь можно было заранее предвидеть, что из этого ничего не выйдет.
Из горожан никто не поднял голос в защиту Иво. Трактирщик сказал:
— Люди Иво говорят, что он стал совсем другим человеком с тех пор, как дочь Мённикхузена вырвалась из его когтей.
Сердце Гавриила сильно забилось; он стал напряженно слушать. Трактирщик продолжал:
С тех пор он стал бесноваться, как будто в него вселился сам сатана. Своему родному брату наставил синяков, старуху, всегда бывшую при нем, искалечил сапогом, а стражей избил до полусмерти за то, что те позволили увезти девушку. Прежде он любил шутить,
прощал небольшие провинности, терпел, когда ему дельно возражали, принимал умный совет и сам был мастер на всякие военные хитрости; но с того дня от него никто больше не слышал ни единого шутливого слова, со своими людьми он теперь обходится прямо как дьявол, а против врагов ему уже ничего не удается сделать, хоть его отряд и увеличился. Говорят, он, как услышит имя Загорского, всякий раз бледнеет и дрожит. Одним словом, от сильной злости у него разум помутился.
А что ж его так сильно разозлило? — спросил Гавриил невинным тоном.
Да то, что старик Мённикхузен увез свою дочь, когда самого Иво не было в лагере. Ты об этом еще ничего не знаешь?
Нет, я только недавно приехал в Таллин.
Ну, так слушай: Иво спас дочь Мённикхузена от русских и при этом сам потерял свое сердце. Он берег девушку, как зеницу ока, держал ее взаперти в палатке, никому ее не показывал. Между ними, видно, было что-то серьезное, потому что, когда старый Мённикхузен об этом узнал и насильно увез девушку домой, она совсем рехнулась и перед алтарем громко крикнула «нет», когда ее хотели обвенчать с юнкером Рисбитером. Дома она страшно вопила и чуть не выцарапала отцу глаза. Старый Мённикхузен не знал, что делать с сумасшедшей дочерью, и отправил ее в монастырь Бригитты, надеясь, что благочестивая и святая аббатиса Магдалена своими молитвами изгонит из нее злого духа. Да не тут-то было! Девушка стала еще злее, сыпала мерзкими словами и покушалась на жизнь
Гавриил встал, расплатился, попросил постеречь его лошадь — ему, мол, нужно еще в городе выполнить кое-какие дела, прежде чем ехать в замок, — и вышел на улицу. У колодца он умылся и отправился бродить по улицам, прилегавшим к городским стенам, пока не обошел весь город. Сердце у него ныло. Он хотел бы тотчас же отправиться в монастырь Бригитты, но… не мог выбраться из города. Все ворота были заперты, стены высоки, внизу повсюду горели сторожевые огни, наверху шагала бдительная стража, вооруженная ружьями. Гавриил понял, что выбраться из города сегодня ночью невозможно. Он был узником, и весь город был его тюрьмой. А что будет, если он завтра случайно столкнется с людьми Иво и те его узнают? Своей чрезмерной смелостью Гавриил навлек на себя большую опасность, но он ни минуты не сожалел о своей смелости — он ведь теперь знал, где находится Агнес. Против опасности надо было пустить в ход хитрость.
Гавриил бродил часа два по пустынным улицам, потом вернулся в трактир. С удивлением заметил трактирщик, что швед, ушедший несколько часов назад с измазанным лицом, но с трезвой головой, возвратился с чистым лицом, но с хмельной головой — он шатался и распевал песни.
Так вот какое дело было у тебя в городе! — ворчал трактирщик. — Не мог ты здесь напиться, что ли? Думал в другом месте лучшее пойло найти?
Не сердись, хозяин! — просил швед заплетающимся языком. — Что сделано, то сделано. Но в таком
