— Доходы? Ну что ж, доходы. Это, так сказать, не причина, а следствие.
Он наклоняется через стол ко мне, и голос его звучит доверительно:
— Поверьте мне, мы не получаем от напалма тех прибылей, на которые рассчитывали. Ведь мы ведём огромную исследовательскую работу в наших лабораториях, строим новые заводы…
Мистер Уэйкфилд посвящает несколько минут объяснению, почему компания «Дау кемикл» нуждается в больших доходах, а не в маленьких.
— Вы хотите сказать что производство напалма для вас убыточно?
Он прерывает свой рассказ о тратах, неимоверных тратах, которые приходится по разным причинам производить компании «Дау кемикл», и некоторое время молчит, подыскивая точную формулировку. Мистер Уэйкфилд, как видно, любит, чтобы формулировки были точными.
— Нет, — качает он головой и не может сдаржать добродушной улыбки, — нет, я не хочу сказать, что мы теряем деньги на производстве напалма. Конечно, мы не теряем. Терять мы не имеем права. Я просто хотел сказать, что прибыли от напалма не те, на которые можно было рассчитывать…
У него кончился кофе в чашке, и он вышел, чтобы налить еще.
Я смотрю на фотографию его дочери в рамке. Хорошее лицо: открытое, веселое. Девочке, наверное, лёт двенадцать — тринадцать.
Марии было года на два меньше. Её портрет — не фотографию, а акварельный портрет на листе ватмана — я увидел у Джозефа, моего американского друга. Сначала я удивился — откуда в фашистском концлагере были акварельные краски. Но Джозеф объяснил мне, что это лагерь был особый — показательный, что ли. Со школой, бараком для игр, самодеятельным кукольным театром. В этом лагере содержались дети. Гестаповцы возили в лагерь иностранцев и представителей Красного Креста. И те уезжали оттуда, если не восхищенные, то, во всяком случае, в убеждении, что во время войны дети не могут жить лучше. Действительно: театр, комната для игр, хоровой кружок, даже, кажется, кружок вышивания. Худые, правда, но ничего, — в конце концов война есть война.
До войны Мария, племянница Джозефа, жила с родителями в Польше. Родителей гитлеровцы убили. А она оказалась в этом самом показательном лагере. Подруга нарисовала портрет Марии незадолго до ее смерти. И сохранила портрет. А после войны прислала Джозефу, в Нью-Йорк. Мария, оказывается, знала адрес дяди.
Марию сожгли в печи. Дело в том, что в показательном лагере, кроме театра, школы и кружка для вышивания, была еще и печь. В ней время от времени сжигали детей.
Мистер Уэйкфилд пришёл с полной чашкой и снова сел в свое удобное кресло. И вздохнул. И грустно улыбнулся.
— Конечно, всё это очень тяжело, — сказал он. — Но, знаете, война есть война. А военное оружие есть военное оружие, и ничего с этим не поделаешь. Напалм, как и всякое оружие, предназначен для уничтожения военных объектов…
«Напалм применяется против избранных целей, таких, как пещеры и укрепленные районы снабжения. Жертвы атак против этих целей в подавляющем большинстве люди, участвующие в коммунистических военных операциях».
«Мы выровнялись над целью… и я мельком увидел три соломенных хижины, пылавших возле воды. Потом я закрыл глаза и уже не мог открыть их, пока мы не поднялись на несколько тысяч футов… Деревья и хижины под нами были окутаны, густым черным дымом. Во время второго захода мне удалось не закрывать глаз. Когда мы выбрались из дыма, я увидел разрыв второй напалмовой бомбы. Огромный шар сверкающего пламени вспух, как гигантский апельсин, на месте взрыва и покатился на расстояние в несколько сот футов.
…Я спросил пилота — видел ли он цель. „В точности я не могу вам сказать, — ответил он. — Что вы можете увидеть на такой скорости?.. В большинстве случаев мы считаем так: все, что движется, — это партизаны“».
«Два реактивных самолета Ф-105 показались над горизонтом в боевом порядке, затем рассеялись, и один из них прошел над дымом, выбросив цепочку рыбообразных серебристых канистр. Четыре секунды тишины. И светло-оранжевое пламя покрыло площадь в 50 ярдов шириной и три четверти мили длиной. Напалм.
Аааа! — закричал генерал (
Откуда вы знаете, что партизанские снайперы были именно на этом участке леса? — спросил я.
Мы не знаем, — ответил генерал. — Просто мы видели дым. И поэтому решили сжечь весь лес… Нет ничего лучше для меня, чем убивать вьетконговцев. Нет, сэр…»
«Эта стратегическая бомбардировка в дружеской, союзной стране уничтожает ежедневно огромное число мирных граждан Южного Вьетнама».
«В результате наших действий на каждого убитого партизана приходится 10 мирных жителей».
— Да, война есть война, и военное оружие есть военное оружие, — ещё раз повторил мистер Уэйкфилд и важно кивнул головой, подтверждая справедливость своих слов.
— Но военное оружие, которое называется напалм, поражает в Южном Вьетнаме прежде всего детей. Вам, наверное, известно, что три четверти жителей деревень, сжигаемых напалмовыми бомбами, — дети до шестнадцати лет. Потому что взрослые сражаются. И вы, как я думаю, знаете, что напалм губителен прежде всего для детей — потому что одинаковое количество напалма поражает детское тело значительно сильнее, чем тело взрослого человека…
Первый раз, пожалуй, мистер Уэйкфилд задерживается с ответом. И после некоторой паузы говорит:
— По этому вопросу у меня нет мнения… Нет мнения… Серьёзно. Я не специалист по этому вопросу…
Я спрашиваю: видел ли он снимки вьетнамских детей, изуродованных напалмом, которые опубликованы в последнем номере журнала «Рампартс»?
— Да, мне приносили эти страницы. Но только не сам журнал, а фотокопию. Чёрно-белую фотокопию. А ведь в самом журнале снимки были цветные, правда? Так вот цветные я не видел. Я видел только чёрно-белые…
