Попы, встав перед алтарями, призывали народ на бой. Гонцы промчались во все города, ко всем подручным князьям: ростовским, ярославским, белозерским. У приказных изб, у городских ворот писцы читали Дмитриев призыв к походу.
Время было страдное – кончился сенокос, начиналась жатва. Жнецы, передавая серпы в руки жен, завязывали пояса, набрасывали на плечи одежины и в лаптях, еще пыльных от родных пашен, уходили в ближние города, на ратный сбор.
Между Русью и врагом еще простирались леса, туманы и реки, а тяжелой поступью из дальних княжеств и из городов уже шли к Москве русские ополчения. Шли конные рати, шли пешие. Ехали впереди ополчений воеводы.
Остановки бывали коротки, переходы долги: за шеломами лесов ждала их Москва, и каждому было лестно прийти прежде других – Можаю прежде Суздаля, Костроме прежде Ростова, – в том была гордость городов – первыми явиться на голос Дмитрия.
Высоко поднимались стены Кремля, выше стен стояли каменные башни, далеко было видно вокруг с их сторожевой высоты. В Кремле уже полно было звона оружия своих и пришлых воинов, уже всюду стояли различные говоры медлительные владимирские, певучие ростовские, быстрые костромские.
На Кремлевских стенах толпились воины и горожане, смотрели вдаль.
Снизу кричали:
– Видать?
– Явственно.
– Кто ж там?
– А небось тверичи.
– По чем судишь?
– Оружие, видать, древнее.
С башен подтверждали:
– Не наше оружие, у нас эдакое вывелось.
Вдали поблескивала щетина копий, белел чей-то конь впереди полков, и золотыми крестами вспыхивали алые стяги.
Ополчения русских городов шли к Москве. Москва их ждала, широко распахнув крепостные ворота.
Прошел слух, что через Троицкие ворота входит новгородское ополчение.
– А велико ль?
– Тысячей пятнадцать, а может, боле того. Иван Васильев Посадник привел, да с ним сын, да Фома крестный…
– Косой?
– Ага. Да Дмитрий Завережский, да Миша Поновляев, да Юрий Хромой, да…
– Может, туда пойдем глядеть?
– А чего? Сейчас тверичей глядеть будем.
Когда ополчения вступали в московские слободы, шаг их твердел, веселел. Ополченцы поднимали над остриями копий священные холсты знамен.
Тяжело раскрылись на древках расшитые золотом тверские знамена, много раз ходившие супротив Москвы.
– Неужто сам Михайло ведет?
– Не. Михайло сухожильный, этот покоренастей.
– Да и млаже, видать.
– То Холмский князь Иван, Михайлин племяш. Его мы тоже бивали. Не чаяли в Москве встречать.
И народ с неодобрением глядел: в руках тверичей – рогатины:
– На медведей, что ль?
Топоры:
– По дрова, что ль?
Сулицы да ослопы – от такого оружия Дмитрий уже отучил Москву.
– Тяжело да неповоротливо. Не тое ныне время!
– А конь-то белой. Смекай: от великого, мол, князя Тверского!
На Дмитриевом крыльце Холмского встретили московские бояре. На верху крыльца его обнял Боброк.
– Государь Дмитрий Иванович в Троице. Мне велел тебя потчевать.
– Не в гости прибыли, княже.
– Доброе слово, Иван Всеволодович. Государь Михаил Александрович здоров ли?
Это он, Боброк-то, интересуется, столько раз водивший московские рати на Тверь!
