Наутро приказчик оказался на Воскресенском руднике. Федор, не теряя времени, отправился туда знакомыми дорожками. В пути одолела жажда. Не доходя до рудника, по косогору спустился к речке Локтевке. К самому берегу подбегал густой ельник. Здесь тихо и прохладно. На крутых изгибах речки слышен невнятный шорох воды. Федор облокотился на камень-валун, долго и жадно пил. Оторвался от воды и застыл: недалеко на таком же камне сидела женщина, расчесывала мокрые волосы. Она сидела боком к Федору и, как ему казалось, ничего не видела. Федор бесшумно скользнул с камня в намерении скрыться незамеченным. Как только первая ветка ельника царапнула его по лицу, женщина торопливо повернула голову. Федор узнал смеющееся лукавое лицо Насти, на миг задержался на месте.
— Здравствуй, куда же ты торопишься? — пропела Настя и подалась вперед. В одной исподней рубашке она шла с легкостью русалки и манила смеющимся сверкающим взглядом.
— Не бойся, бирюк! Я одна-одинешенька! Не то что в прошлый раз!
Неприкрытая Настина краса притягивала и страшила. Хотелось сорваться с места, ветром пролететь по ельнику и где-нибудь скрыться, долго-долго лежать с закрытыми глазами, чтобы забыть увиденное. А Настя расцветала в новой жаркой улыбке, без слов двигалась вперед. Вот она, как на пружинах, подпрыгнула, и Федор почувствовал, как ее руки сжали ему шею, мокрые волосы коснулись лица.
— Никуда не уйдешь, пока сама не отпущу… понял или нет? Никуда!..
Из груди Насти вырывалось частое дыхание, в глазах сверкали молнии. Федор ощутил, как им овладевает безволие. И в эту минуту встала перед глазами Феклуша. К рукам вернулась сила, и Федор отстранил Настю.
— Пошто так делаешь, ошалелая? С приказчиком, теперь со мной! Кем тебе Кузьма доводится?
Настя, построжевшая и остывшая, стояла на одном месте. В глазах — обида и горькая насмешка. И вдруг она заговорила зло, отрывисто:
— Люблю тебя, потому и лезу! А Кузьма с приказчиком по мне вот что! — Настя сочно плюнула на камень, начисто растерла босой ногой. Потом круто повернулась и поспешно ушла на прежнее место, где лежал сарафан.
Федор шагал напрямую, через самую гущу ельника. Корявые ветви хлестали по лицу. Вдогонку неслись колючие Настины слова, в уши хлестал обидный смех.
— Мужик называется! Ха-ха! Тебе со святыми монахами по пути! Только и мужского, что имя!..
Федор застал приказчика перед самым его отъездом с рудника. В Колывань ехали вдвоем дорогой, потемневшей от рудной пыли. Приказчик был сдержан в разговоре и, видимо, удручен нежелательным соседством. Всю дорогу Федор рассказывал о рудных поисках и только в Колывани отважился на просьбу.
— Отпусти, Мокеич, меня с Соленым ден на десяток. Зимой отробим, где пожелаешь.
— Это для чего еще? — спросил встревоженный приказчик и вдруг заюлил хитрыми глазами, словно прозрел в мыслях. — Не бугровать[6] ли уж? Ай клады заприметили где?
— Не-е… семью Соленого привезти.
— А-а-а! Невесту, стал быть, заодно. Тут подумать надо. От твоего кулака в моей шее и поднесь боль ощутима. Зря поперек дороги становишься, Федор. Ой, зря!
Федор насупился. С минуту молчал, обдумывал и вспыхнул как порох.
— Не пускаешь? Без твоей подмоги невесту привезу. За Настю не кори! Бог свидетель, что заслужил кулака. И наперед от того не зарекайся!
Приказчик таил в душе восхищение: «Ну и характерец! Настоящий кремешок кресальный! А вот хитростью бог обидел. Прямодушен, как малое дитя…» Потом вернул поспешно уходившего Федора.
— Чего вспылил?.Нешто годится такое со старшими? Я ить так сказал… любое дело без думки не вершу. И надумал я сейчас для тебя утеху — ступай за невестой. И лошадьми на этот раз помогу, хотя почти все в работе.
За словами согласия скрывалась надежда: «Авось пооботрется угловатый камешек, кругленьким да податливым станет…»
Филипп Трегер благополучно добрался до Петербурга. День-другой блаженствовал в кругу домочадцев и друзей-соотечественников. После занялся делом.
Радужные надежды штейгера омрачались непредвиденными проволочками. Не так просто оказалось обратить на себя внимание императрицы или ее приближенных. Во все выезды самодержицы стража не подпускала к ней посторонних людей и на пушечный выстрел. Отчаявшийся Трегер написал тогда обстоятельное доношение на имя главноуправляющего царским кабинетом Ивана Антоновича Черкасова. Доношение застряло где-то в канцелярских приемных.
Шли дни, а Трегер пребывал в томящей душу неизвестности. Порой овладевали им приступы малодушия, невольно думалось: «Ничего не выйдет из моей затеи. Демидов хитер — сумел себя оградить от напасти прежде, чем я появился в Петербурге…»
Черкасов все же получил доношение Трегера и при первой возможности представил на резолюцию императрице Елизавете Первой. Та заинтересовалась доносом и в разговоре с Черкасовым высказала свое недовольство:
— Каково, барон, а? Демидов золото с серебром добывает, а императорская казна впусте! Проверьте. Если тот немец говорит сущую правду — наградить немедля… — Императрица прервала речь, после заминки спокойно пояснила: — За лживый донос сами знаете, как наказать…
По приказанию Черкасова колыванское золото и серебро немедленно апробировали на монетном дворе. Искусные пробирщики подтвердили, что металлы самые натуральные и высоких проб.
Трегер дрожал от счастья. Не раз и не два роскошная придворная карета на глазах у всех соседей увозила его из дому. В заключение всего Черкасов приказал выдать Трегеру двести рублей из кабинетских сумм. Было отчего гордиться перед малопреуспевающими соотечественниками!..
Императрица, решив отвлечься от государственных дел, уехала в Москву и беспечально проводила время в роскошном дворце гостеприимного князя Головина в окружении ближайшей свиты.
Как только стало известно о доносе, Демидов стремглав поскакал в столицу, бросив самые неотложные дела. План у Демидова прост. Личным свиданием с императрицей хотел предварить кляузу саксонца, откровенно признаться в открытии серебра и золота и добиться монаршего покровительства своему Колывано-Воскресенскому заведению. Узнав в пути, что императрица в Москве, Демидов с удовлетворением подумал: «Тем лучше. Ближе конец задуманному…»
Императрица приняла Демидова приветливо:
— Здравствуй, уральский отшельник! Никак присосало тебя к камням, что так долго глаз не явишь! Рада видеть, рада видеть!
Во все время в Москве хорошее настроение не покидало императрицу. Князь Головин считал, что в том первая заслуга — его. Ведь не кто-нибудь, а именно он создавал все условия для безмятежного времяпрепровождения царствующей особы. За обильным столом, за игрой в карты, при осмотрах достопримечательностей древней столицы разговоры о серьезном
