С того дня, еще рассвет не серел, а черные пасти шахт и штолен проглатывали сотни бергайеров. Ненасытно каменное чрево. Многие тысячи людей затерялись бы в нем. Лишь глухой ночью люди поднимались наверх, безвольные от сокрушающей усталости, с единственной мыслью об отдыхе. В темноте тянулись по домам жидкой цепочкой. Как дети по запретному лакомому кусочку, тосковали работные по солнцу. В три погибели гнули спины и все же молчали, надеялись, что придет когда-нибудь конец произволу начальства.
А получилось совсем худо.
Через месяц управляющий с той же рудной кучи бесстрастно возвестил:
— С завтрашнего дня будете получать новую плату — не по пять, а по четыре копейки за смену. В интересах ея императорского величества.
Слова что кипяток обожгли работных. Шеренги смешались. Управляющий услышал не глухой ропот, а крики:
— Как же нам, нижайшим, быть-то?
— И без того скудный достаток имеем, а теперь на хлеб с квасом жалованья не достанет!
— От людского чоха наземь валимся, что же дале будет?
Управляющий едва не кубарем скатился с кучи, словно увесистого тумака по затылку получил. Забегал между работными, обдавая их лица горячим прерывистым дыханием.
Установленная поденная, или «плакатная», плата работным всегда была низкой, но неизменной. Копеечная же убавка в жалованье заставила бы еще туже перетянуть поясками и без того отощавшие животы. Поэтому работные не отпрянули перед грозным разгневанным управляющим, не потупили взоров. Напротив, их глаза смотрели вызывающе и даже дерзко.
Конторский писец заносил на бумагу имена тех, кто громче других возмущался. Управляющий с пылающим лицом молча покинул раскомандировку. А через два дня приказал оштрафовать многих работных за «дерзость и подстрекательство» по пятьдесят копеек каждого. К указу прилагался список.
Обиженные заволновались, побросали было работы, чтобы пойти к управляющему. Но сразу же поостыли. Как пойдешь-то? До конца смены на всех подъемниках, у дыр штолен неотлучно стояли вооруженные часовые, никого не выпуская из-под земли.
Только после смены работные подступили к дому управляющего. Тот успел уже досмотреть первый сон. Разбуженный криками за окном, насмерть перепугался. «Бунт самый настоящий». Через черный ход, огородами к ротному командиру улизнул денщик с наказом управляющего: «Пусть немедля вышлет полуроту солдат…»
Прежде чем завести разговор с непрошенными гостями, управляющий стал зажигать свечи. Потом нарочно уронил подсвечник.
На улице усиливался недобрый гул. И снова в темноте комнаты заметались кресальные искры, робкие вспышки огонька на свечных фитильках. Так и протянул управляющий до прихода солдат, затем раскрыл настежь окно, грозно закричал:
— Пошто полуночничаете, спать не даете?! Зачем пришли? Сейчас же катитесь в свои дома!
От свечей и за два шага от окна ничего не видно в кромешной тьме летней ночи. По голосам трудно узнать, кто говорит, кто молчит из работных.
— Какая полночь, коли со смены только идем!
— Штраф-то по несправедливости наложили.
— С работ посбегаем, ваше благородие, ежели штраф не снимут!
— Угрожать, мерзавцы! Все у меня в ответе будете! Гнать их под конвоем на гауптвахту. Завтра посветлу разберемся.
Солдаты зажали работных в плотное кольцо, повели в крепость.
Ни свет ни заря управляющий прибежал на гауптвахту. Помещение битком набито.
— Отчего так много?
— Половина только, ваше благородие. Остальным удалось нырнуть в темноту по пути сюда, — ответствовал страж.
Опаленные вспышкой гнева губы управляющего запрыгали. Шуточное ли дело — держать в праздном безделье три десятка работных. Прямой ущерб рудной добыче, которого не простит высшее начальство. Управляющий настрого приказал:
— Сих ослушников и смутьянов послать в самые глубокие подземные работы. Требовать с них наивысший урок. Пять суток не выпускать наружу.
В затхлом подземелье от изнурительной работы провинившихся пробивал обильный клейкий пот. Рубахи, что прилипчивые пластыри, от спины не отдерешь. Сон не исцелял от усталости. На жесткой каменистой постели тело не отдыхало, а наливалось тупой, саднящей болью. Работные кляли управляющего, как только умели.
— Удружил, язва, в каменный мешок посадил и горловину натуго завязал!
— Его самого сюда бы, ирода проклятого!
— Чтобы толстым задом ступеньки на шахтной лесенке пересчитал!..
Управляющего поджидала непредвиденная неприятность. У его дома после смены работных стоял вооруженный часовой. Какой-то человек однажды вручил ему маленькую бумажку-завитушку.
— Для управляющего-то! Если не спит, пусть не погнушается прочесть, а если спит, то завтра утром…
Человек исчез в темноте.
«Если ты, кровопивец, не перестанешь нас утеснять, мы из тебя всем скопом выпустим кровушку до капельки. Мотай на ус, господин управляющий. А пока до встречи, всего добрейшего…»
Прочитал такое управляющий и в страшном потрясении потребовал ротного командира.
— Все ли ослушники безвылазно сидят в подземелье?
— Все, господин управляющий! Ни один не выходил оттуда.
Позвали часового. Усатый. Бородища — как ковыльный веник. Четвертый десяток лет на солдатской службе разменял.
— Так-то несешь службу! Записка в руках, а разбойник в облаках? Кто подал записку?
— Темно было, ваше благородие, так что обличья человека не усмотрел. А вот голос хорошо запомнил. Знакомый вроде даже…
Грамотных работных на руднике по пальцам перечтешь. Управляющий каждого в отдельности вытягивал грамотеев в рудничную контору. В допросах тянул волынку, то кричал до хрипоты, грозил, то пел медовые речи. И все затем, чтобы услышать голоса опрашиваемых на самых разных тонах.
За последним работным гулко захлопнулась дверь. Из шкафа вышел бывалый солдат. Управляющий спросил:
— Ну, который же из них?
— Коий перед последним был, у него голос схож с тем, что слышал я вечером.
— Так, так… — управляющий пробежал по исписанному листу бумаги и раздраженно крикнул: — Опять тот же Соленый! А ну позвать его!
Перед носом Соленого управляющий помахал подметным письмишком, в упор спросил:
— Ты писал?
