подумала, что нужно сейчас высосать из вены введенное только что лекарство, как высасывают из раны вместе с кровью змеиный яд, но, конечно, не стала этого делать. Алевтина убрала шприц и закрыла чемоданчик. Санитар топтался на месте и смотрел на Соню.
— Ну какой же ты нерешительный! — сказала Соня. — Дай-ка я тебя, милый, обниму покрепче! — Она шагнула к санитару. Никогда еще Зоя не слышала, чтобы сестра говорила таким голосом. — Иди сюда! Иди!
— Прекратите! — сказала Алевтина и крикнула: — Мытищев! Где ты там застрял!
Соня зло обернулась:
— А ты вообще пошла вон! — сказала она. — Это моя квартира!
— Мытищев!
Соня гадко хохотнула.
— Он занят! — сказала она, разделяя паузами слова. — Прилег. Отдохнуть! Мытищев.
Только теперь стало понятно, Соня совершенно пьяна. Когда только успела накачаться? Наверное, целую бутылку одна выпила. Наверное, хотела лечь и заснуть. По всей вероятности, когда санитар отвернулся по ее требованию, взяла из шкафа что-нибудь тяжелое и просто врезала ему по голове.
Введенное лекарство начало действовать. Во рту у Зои стало сухо и сладко, голова закружилась сильнее, но удивительно, слезы просохли. Беспомощно поворачивая голову, она смотрела то на санитара, то на Алевтину, то на свою сестру. Она перестала что бы то ни было понимать. Соня включила музыку, и телефонный звонок был еле различим за неожиданным грохотом оркестра.
Ухватившись обеими руками за край стола, Зоя поднялась. Ковер, будто теплая глина, засасывал ноги и стоять было очень неудобно. Санитар, охваченный шубой, пытался вырваться, он хрипел и глупо взмахивал руками, а страшная медсестра, подступив к Соне сзади, уже накинула ей на горло какую-то тонкую веревку. Зоя схватила телефонную трубку и закричала:
— По-мо-ги-те! Убивают!
4
Вышли из квартиры через две минуты после этого ужасного крика в телефонной трубке. Не сговариваясь, не обсуждая происшедшего. Уже заводя мотор, Максим Данилович подумал, что Зина сейчас проснется, увидит, что никого нет, и черте-те что подумает, испугается, наверно, но возвратиться и написать записку просто было некогда.
«По телефону позвоню, — решил он. — А может, и не проснется. Она после такого приступа долго спит».
«Письмо… — думал Дмитриев, он сидел рядом с водителем с широко раскрытыми глазами и не видел ничего. Летящий навстречу «Москвичу» ночной Киев казался просто вращающейся черной воронкой. — Почему я не взял у нее это проклятое письмо… — Мысли в голове путались и не связывались логически. — Глупость какая-то…. Мы должны были договориться… Почему я позволил себя выгнать?.. Прямо как мальчик… Я обиделся? Нет, я не обиделся… Она просто оторвала мои пальцы от своего плаща… Я не должен был обижаться».
Когда машина остановилась во дворе и они вышли, в окне все так же горел свет. Во всем доме это было единственное освещенное окно. Но женщины в шубе не было видно.
— Смотри, шторы открыты! — сказал, запирая «Москвич», Максим Данилович. — Сколько времени?
— Четыре!
Вслед за Дмитриевым Максим Данилович взбежал по лестнице, и оба они остановились перед закрытой дверью квартиры. Дмитриев нажал кнопку звонка. Еще раз. Ясно было слышно, как звонок отдается внутри комнат, но никто не открывал. Макар Иванович смотрел на часы. Минута. Две минуты. Он еще раз позвонил, надавливая на кнопку пальцем секунд тридцать. Четыре минуты, пять. Он плохо понимал, что делает. В голове будто переворачивалась горячая каша, сваренная из страха и отчаянья, а может быть, он был просто сильно пьян. Медленно отступив на другую сторону площадки, Дмитриев зажмурился и кинулся на дверь. Удар плеча оказался таким сильным, что дверь просто отлетела, как легкий картонный лист.
В прихожей было темно, но на гладком, лишенном люстры потолке гостиной стояло желтое пятно света. Маленькие коричневые бра валялись на ковре, и только одна лампочка горела, повторяясь в выпуклых светлых полировках. Максим Данилович наступил на матерчатый абажур и отдернул ногу. Золотая бахрома приклеилась к подошве. Еще не понимая, что происходит, он снял эту тряпку и увидел, что она в крови.
В комнате было душновато. Максим расстегнул ворот. Пахло чем-то медицинским, каким-то лекарством. Светлые занавеси на окнах распахнуты. Пышный палас перевернут и испачкан в крови. Возле поваленного туалетного столика валялись часы. Дмитриев поднял их. Часы стояли.
— Похоже, здесь что-то искали! — сказал он.
— Я знаю, что они искали!
Дмитриев опустился в кресло и закрыл лицо руками.
— Пожалуйста, посмотри в соседней комнате…
— Что они искали?
— Письмо, — сказал Дмитриев. — Зоя получила очень опасное письмо. Это была одна из причин, по которой я приехал. — И вдруг в груди Макара Ивановича стало холодно. — Но ведь никто не знал об этом письме, кроме меня, — сказал он. — Никто! Я и тебе, кажется, рассказать не успел…
Он сидел неподвижно в кресле, а Максим Данилович, медленно переступая разбросанные вещи, осматривал квартиру. Уже догадываясь, что его ждет за дверью соседней комнаты, он не сразу решился толкнуть ее.
— Ты видел эту женщину, — продолжал зачем-то Дмитриев. — Помнишь Татьяну? Ты рассказывал. Они были подругами. Вчера вечером я позвонил Зое из Москвы, и она сказала мне… Она сказала мне, что пришло письмо. — Скрипнула, тихонечко растворившись, дверь. Макар Иванович побоялся повернуть голову, смотрел в открытое окно. — Что там, Макс?
— Здесь труп!
Женщина лежала на полу, длинное тело раскинулось в объятиях проклятой шубы. Максим Данилович, глядя на проститутку, почему-то испытал только легкое чувство стыда. Розовые острые ногти женщины выступали из-под мехового рукава — пальцы одной руки растопырены в судороге, другой руки не видно. Белая ножка в золотистой высокой туфельке уперлась в ковер.
Максим Данилович наклонился к трупу. Взял руку.
— Она еще теплая! — сказал он, ощутив острый приступ тошноты. — Мы опоздали, похоже, всего на несколько минут.
5
Рядом с перевернутым столом на подоконнике стояла только чуть початая бутылка водки «Абсолют». Но Максим Данилович не притронулся к ней. Он вынул из бара новую бутылку. Помыл на кухне два стакана. Поставил стол на ножки. Подвинул кресло. Разлил.
— Никого больше нет! — сказал он, осушив полный стакан залпом. — Только эта Светлана. Так, говоришь, ты ни с кем не делился насчет письма?
— Да уж поделился, — также проглотив свой стакан, сказал Дмитриев. — Я рассказал главному.
— Главному?
— Нашему главному редактору. Только он знал. Я очень торопился на самолет, понимаешь. Он застал меня врасплох. Просто с языка слетело. Я не собирался его информировать. Впрочем, Паше я,
